Пиар добра или как просрать всё

В этот же день мы с Кисой сели на экстренное совещание. Было ясно, что Элла согласна увидеться с прекрасным незнакомцем и на первой же встрече сгореть в огне любви, как ей предлагалось. Но мы с Кисой решительно не были готовы выпустить на встречу с Эллой прекрасного незнакомца, потому что он был плодом нашего больного воображения, был эфемерен и для личной встречи с Эллой не годился. Вместе с тем, было ясно, что надо что-то делать.

Мы стали разрабатывать теорию о том, что незнакомец – таинственный. Мне очень нравилось это слово. Следующее письмо мы так и подписали: «Твой таинственный N». В последующих письмах мы с Кисой впали в полный байронизм. Мы писали Элле о том, что незнакомец бродит одиноко по самому краю высокой скалы, в лунную ночь, и на нем черный плащ, и что он адски хочет ей показаться на глаза, и заключить ее в объятия, но не может, потому что он хочет оставить любовь высокой и чистой, как помыслы голубя.

Элла от этих тревожных известий совсем обезумела. Она писала свои ответы незнакомцу, высоким амфибрахием, прямо на доске, или включала их в свои ответы у доски.

Мы с Кисой поняли, что дело худо, когда однажды учительница физики вызвала Эллу к доске. Элла вышла к доске и, решительно умолчав о заслугах Ньютона, вдруг сообщила золотой осени за окном, что она согласна бродить по скале, на холодном ветру, завернувшись с тобой, милый друг, в твой черный плащ.

Учительница вдруг наклонилась к Элле и в ужасе отшатнулась. И спросила:

- Элла, чем от тебя пахнет? Ты куришь?

Элла своими фанатичными глазами взглянула на учительницу и сказала:

- Вы тоже курите, Софья Зиновьевна. Всем известно.

Учительница физики закашлялась хроническим кашлем курильщика и выгнала Эллу из класса.

Мы с Кисой так и не нашли решения. А потом решили, что без переписки с Эллой нам будет неинтересно жить. И ей тоже. Так мы и писали ей письма два года.

Ты в лифчике или без?

Теперь, рассказав, кто такая Элла Ни, наконец, можно снова вернуться на дискотеку на моем выпускном вечере.

Как было сказано выше, когда я исполнил танец дяди Эдика, я ощутил одиночество. Одиночество авангарда. Точнее, авангардиста. И вдруг Элла Ни вышла в круг, встала рядом со мной, и начала танцевать брейк-данс. Этот электронный танец, придуманный негритянскими низами, дошел до города, в котором я жил, прямо скажем, не сразу. Лет через пять после своего появления в негритянских низах он дошел до негритянских верхов, потом Майкл Джексон еще лет пять добирался до Питера, потом еще года два брейк добирался от Питера до Москвы, потом еще года три он полз от Москвы до крошечного городка на юге, где я жил тогда. В тот момент, я думаю, в этих краях знали о брейк-дансе только два человека: председатель КГБ, которому о самых новых провокациях шифровками сообщали из Москвы, и Элла Ни. Откуда это знала Элла Ни, я так и не узнал.

Но она стала танцевать брейк-данс. И ей было это не сложно, так как она, хоть и не выросла в негритянских низах, всю жизнь провела в верхнем, а нередко и в нижнем брейке. Из-за родовой травмы, о которой было рассказано выше. Сначала Элла продемонстрировала верхний брейк в стиле поломанного робота, потом она упала на пол, попробовала прыжком встать, тут уместно заметить, что все это она проделывала в платье, выпускном платье в депрессивном стиле Эдиты Пьехи, так что нижний брейк в платье Пьехи у Эллы не пошел, она снова упала на горб, но все окружающие в этот момент находились в таком ахуе, что приняли ее падение за элемент этого нового запрещенного танца.

К Элле метнулись учителя и категорически потребовали прекратить это безобразие. Меня под горячую руку, за то, что я танцевал танец дяди Эдика, тоже признали брейкером, и нас двоих отправили на улицу проветриться.

На улице мы оказались вдвоем с Эллой. Я был синий, и мне так многое хотелось сказать Элле. Я смотрел на Эллу, и был такой синий, что Элла вдруг стала казаться мне красивой. Как-то вдруг все сложилось в голове. И ее наивные ответы прекрасному незнакомцу, бесстрашно, напоказ, перед всем классом написанные мелом на доске, и черные волосы, которые она распустила на уроке и которые были как ночь, и ее кошмарный брейк-данс – все это было прекрасно, прекрасно. Я хотел все это сказать Элле, и наверняка сказал бы, потому что был синий, но Элла в этот момент полезла в свой рюкзачок и достала оттуда флягу. На фляге был золоченый герб СССР. Она открыла флягу, сделала пару глотков, потом протянула флягу мне. Я тоже смело сделал глоток, я был уверен, что Элла пьет из фляги «Дюшес», и я чуть не упал. Это был коньяк, он обжег горло, он обжег все внутри, он все наполнил теплом, он предопределил в моей жизни все.

Потом Элла сказала мне:

- Пойдем потанцуем.

Мы пошли на дискотеку снова. Там играла песня Софии Ротару «Лаванда, горная лаванда». Песня была пошлая, медленная. Элла взяла меня за руку и повела танцевать. Я был синий, поэтому я смело пошел, и взял ее за талию, и даже прижал к себе.