Пиар добра или как просрать всё

Второй признак. Экстремалы, чаще всего, молодые, даже юные люди. Правда, есть особая категория старых пердунов, которые тоже туда же. Они, как правило, богатые и успешные люди, которых уже от всего тошнит. А экстрим временно купирует приступы тошноты от жизни. И они садят свои седые яйца на снегоход или дельтоплан, и борются с острым желанием дать смычку на этот мир. Геройство ли это? Нет. Это пидарастия. Героев тоже, казалось бы, часто тошнит от несовершенства мира. Но истинному герою никогда не придет в голову в минуты понимания всей тщеты и суеты - броситься за руль снегохода.

Третий признак – тесно связан с первыми двумя. Экстремалы вскоре перестают быть юны, потому что время идет, и чаще всего перестают быть экстремалами. Становятся клерками, министрами, артистами, в общем, пидарасами. И сноуборд кладут в дальний угол в гараже. Правда, есть категория клерков, которые этого не делают, но тут см. признак второй. А истинные герои, взрослея или даже старея, становятся еще более кончеными. Героями и романтиками. Это, кстати, очень хорошее выражение, которое автор готов считать своим наиболее точным определением – конченый романтик.

Четвертый признак. В экстриме чаще всего есть инструктор. Он отвечает за безопасность и делает расчеты, он подстраховывает и меняет памперсы менее опытным экстремалам. А у истинного героя инструктора нет. Он сам и за инструктора, и за парашютиста, более того, он сам и за самолет, и за парашют. Совершенно другие нагрузки.

И, наконец, пятый признак. Быть экстремалом небезопасно, дорого, но модно. А быть истинным героем очень опасно, не дорого и не модно.

Я прошу читателя запомнить эти мысли, потому что они очень верны.

Братья по оружию

Когда я вернулся домой, меня ждала дома маленькая страшная бумажка. Это была повестка в военкомат. Там было написано, что я должен явиться к восьми часам утра в военкомат, как штык, для отдания священного долга родине, а если я не отдам родине священный долг по доброй воле, государство оставляет за собой право взыскать этот долг силой. Заинтригованный таким наездом, я пошел в военкомат.

Это было такое здание, из которого людей отправляли по этапу мотать два года по малолетке. Когда я пришел туда, и зашел в кабинет военкома – это был главный отправитель по этапу – я обомлел. Передо мной был Вепрь. Его морда, его мармон, его бас. Я спросил:

- Скажите, товарищ военком, у вас нет брата-близнеца в училище имени Андропова?

- А как же! Есть! – радостно ответил военком. – У меня в каждом училище -брат-близнец, и в каждой части, и на каждой заставе, на каждом боевом корабле, на каждом боевом посту! Все мы – братья-близнецы! По оружию!

И, вскочив вдруг на мощные прочные ноги, военком запел, выгнув грудь так, что она затрещала, выпучив глаза так, что они зашипели, и открыв рот так широко, что я увидел тьму, которая жила в военкоме:

У солдата выходной!

Пуговицы в ряд!

Я почти упал в обморок от страха.

А военком пропел про пуговицы, потом сел, утер пот с красного и узкого, как прорезь в танке, лба и сказал мне:

- Люблю шутки! Молодец!

Затем военком мне сказал, что зря я не поступил в военное училище, и что теперь я пойду в армию, и чтобы я вешался. Я понял, что все-таки он не шутник, а брат-близнец Вепря. И что они договорились с Вепрем, что пошлют меня в армию, а там казнят меня через повешение.

Затем военком спросил меня, есть ли у меня девушка. Я сказал, что нет. У меня в этот момент не было девушки, но я не считал это трагедией. Военком сказал:

- Ну, и хорошо! Молодец!

Мне не понравились эти слова. Я подумал: он доволен, что у меня нет девушки – значит, ждать меня будет некому, а значит, и искать меня никто не станет, если я сгину, повещенный близнецами.

На прощание военком выдал мне направление на медицинскую комиссию. Она должна была определить, могу ли я отдать долг в самое ближайшее время, чисто физически.

Дома я сел думать, что делать. Стал пить винище и думать, что делать. Я спросил маму, что делать. Мама сказала, что я – идиот. Потому что не поступил к капитану Немо. И что она умывает руки. У моей мамы было такое выражение. Это выражение очень любят хирурги. Это выражение означало, что материнское сердце болит за меня, но мама считает, что родина-мать – главнее, потому что она тоже – мать, тем более, многодетная, так что сердце у нее тоже материнское, значит, тоже болит, так что долг ей надо отдавать. Раз одалживал – изволь отдать.

Я удивился и сказал маме, что ничего священного у родины я не одалживал. Мама испугалась тогда за меня и спросила:

- Сын! Неужели у тебя нет ничего святого? Неужели я воспитала монстра?

Я засмеялся и сказал:

- Конечно нет, мам. Я не монстр. Ну, вернее, не совсем монстр. У меня много святого, но просто я думал, что все, что родина дала мне святого – детство, двор, друзья в шортах, каникулы – все это родина мне подарила.

А мама сказала:

- Сын! Идиот! Запомни. Родина никому ничего не дарит, а только дает в долг, и два года – это не такой уж большой процент по кредиту.