Пиар добра или как просрать всё

То есть, я был готов воевать в армии героев духа, воевать даже простым солдатом. Конечно, дослужиться до генерала было бы тоже неплохо. Но это уже как пойдет.

Я стал думать, как же мне остаться в армии героев добра и не пойти в армию к близнецам-вепрям. Самострел отпадал. Но был еще один способ. У нас в доме была очень приличная библиотека. Ее собрала моя мама, потому что думала, что когда я вырасту, эти книги мне помогут. Теперь пришла пора эти книгам выручать меня.

Я схватил медицинскую энциклопедию, с увлечением прочитал раздел «Психиатрия» и радостно отметил, что, с небольшими натяжками или вовсе без них, я соответствую клинической картине практически любого тягчайшего синдрома, исключая, быть может, только врожденную олигофрению, чему помехой мои хорошие отметки в школе. Получалось, что мне и делать-то ничего не надо. То есть, мне не нужно даже быть симулянтом. Что было бы унизительно. Надо просто прийти на медкомиссию и быть собой, ну разве что, чуть более откровенно, чем обычно. Быть собой таким, каким можно быть наедине с собой. И все будет в порядке. Я даже подумал, что хорошо бы не перестараться, потому что можно не только не попасть под обязательную мобилизацию, но и попасть под обязательную госпитализацию. Чего мне тоже не хотелось. Так как из энциклопедии я узнал, в какой компании мне там предстояло провести оставшиеся годы жизни, если показать комиссии действительно все, на что я способен. Так я и решил – пойду, приколюсь, и покажу врачам ровно половину всего, на что способен. Этого должно было с лихвой хватить, чтобы «откосить» от армии, как это тогда называлось.

Утром в день медицинской комиссии я надел белую рубашку. Сначала я хотел надеть неглаженную, но потом подумал, что тщательно глаженная – это более шизоидно. Так я и сделал. Потом я надел брюки. Сначала я хотел надеть шорты, но потом подумал, что это тянет на госпитализацию, и надел брюки. Потом я надел кеды. Рубашка, брюки и кеды – посмотрев на себя, я остался доволен. Я был похож на юного Никиту Михалкова из фильма «Я шагаю по Москве». Я даже подумал, что можно было бы на комиссии со светлой улыбкой спеть «Бывает все на свете хорошо, в чем дело, сразу не поймешь», и посредине песни, как Михалков в фильме, зачем-то подпрыгнуть. Но подумал, что это тоже госпитализация.

Вместе с тем, нужна была еще какая-то точная деталь. Шизоидный тип лица и кеды – все это было похоже на Михалкова, но этого было мало. Чего-то не хватало. Я подумал, что надо бы положить что-нибудь знаковое в карман рубашки. Сначала я положил зубную щетку, и сразу же отказался – это было прямое указание на срочную госпитализацию. Тогда я положил в карман клещи, но они сильно оттягивали рубашку, и могли указывать на мою агрессивность и склонность к садизму, а это тоже бетонная госпитализация. В конце концов, я остановился на лаконичном решении. Я положил в карман простой карандаш.

И пошел.

Клятва психиатра

Но спросите у первого встречного психиатра, и он вам скажет, что есть допуски. Если бы психиатры признавали бы своими пациентами всех, кто этого заслуживает, что наступило бы? Хаос. Поэтому есть допуски. Они широки. Психиатрия утверждает: надо наблюдать. Поэтому в психиатрии, прежде чем употребить к человеку гуманное слово «больной», сначала рекомендуется употреблять очень красивое слово «наблюдаемый». То есть, сначала надо понаблюдать. За человеком. Это очень интересно.

На медицинской комиссии я делал все грамотно. На приеме у невропатолога я начал с нескольких домашних заготовок. Когда он ударил меня молоточком по коленке, я сильно дернул ногой. Но не той, по которой он ударил, а другой. Он внимательно посмотрел на меня, и что-то записал. Потом он попросил меня встать, закрыть глаза, и дотронуться указательным пальцем до своего носа. Я дотронулся указательным пальцем до носа, но не закрывая глаза. Он похвалил меня за старательность и сказал, чтобы я закрыл глаза, такая у него ко мне просьба. Я наотрез отказался. Он спросил, почему. Я сказал, что когда закрываю глаза, вижу образы. Он почему-то обрадовался, снова что-то записал и попросил рассказать, какие именно. Я подробно ему рассказал про своих Иерофантов.

Выше уже было рассказано, что вокруг меня, а также частично внутри меня, сколько себя помню, живут существа. Их семнадцать, их размеры просто чудовищны. О некоторых из них я уже рассказывал прежде – это Волчок с разными глазами, у него в душе растет лес, Этот-за-Спиной, он у меня всегда за спиной, Винтокрылый, он ровно вчетверо больше птеродактиля, Казбек, он умеет распадаться на сорок тысяч самбистов, Велогонщик, он состоит из девяти разгневанных велосипедистов. Невропатологу я рассказал и про остальных – про Буратино с киркой, про девочку со свистком, которая не боится боли, про женщину с говяжьими ногами, про всех. Про всех своих. Невропатолог едва успевал за мной записывать и почему-то очень радовался.

Потом он сказал мне:

- У меня тоже есть. Я называю их квартиранты.