Петр III

Екатерине стало известно через третьи руки, что императрица сказала приближённым: «Это очень умная женщина, но мой племянник дурак». Была ли то похвала? К 30 мая отношения тётушки и невестки выглядели для сторонних наблюдателей безоблачными. «В воскресенье вечером императрица впервые со дня моего приезда появилась на куртаге. Она довольно долго задержалась возле великой княгини у карточного стола и много с нею разговаривала с тоном весёлости и сердечности»⁷⁴, — доносил Кейт.

«Спал ли я с его женой?»

Даже великому князю пришлось внешне склониться перед волей тётки. Оказалось, что, кроме него, никто не хочет высылки Екатерины. На другой день после первого разговора, 14 апреля, царевну посетил вице-канцлер Воронцов и передал от имени Елизаветы, что та крайне опечалена желанием невестки уехать, да и «все честные люди» тоже. Екатерина писала, что Михаил Илларионович «был лицемером, каких свет не производил», поэтому она не поверила ни единому слову. Ведь в тяжкие дни между первой и второй беседой, когда великая княгиня фактически сама держала себя под домашним арестом, племянница вице-канцлера уже «приходила в покои» Петра Фёдоровича и «разыгрывала там хозяйку». Но визит дяди фаворитки ясно показал царевне, что настроение императрицы изменилось в её пользу. Враги поджали хвосты.

Однако положение оставалось шатким. 30 октября 1757 года король Август III направил своему посланнику Понятовскому отзывную грамоту⁷⁵. Угроза скорой разлуки заставила дипломата чаще посещать Екатерину и почти забыть об осторожности. Он жил тогда в Петергофе, а малый двор в Ораниенбауме, так что дорога казалась короткой. Но белые ночи обманчивы. Однажды, 6 июля, Понятовский отправился к великой княгине, предварительно не предупредив её.

По дороге у Ораниенбаумского леска его экипаж столкнулся с каретами великого князя. На вопрос, кто едет, последовал ответ: портной. Пётр и его свита — «все они были наполовину пьяны» — не обратили бы внимания, но Елизавета Воронцова «стала зубоскалить по адресу предполагаемого портного и делала при этом предположения, приведшие великого князя в... мрачное настроение».

Проведя в гостях у возлюбленной несколько часов, Станислав уже возвращался домой, когда на него в нескольких шагах от павильона напали три всадника с обнажёнными шпагами. Схватив кавалера за воротник, они доставили его к Петру Фёдоровичу. «Некоторое время мы все двигались по дороге, ведущей к морю, — вспоминал Понятовский. — Я решил, что мне конец». На берегу его препроводили в другой павильон, где великий князь прямо спросил дипломата: «спал ли я с его женой».

Поскольку герой-любовник отказался отвечать, его оставили «под охраной часового в комнате, где не было никого, кроме... генерала Брокдорфа». Последний мог торжествовать: наконец выпал случай «раздавить змею». Через два часа в павильон прибыл Александр Шувалов. Его приглашение ясно свидетельствовало, что Пётр рассчитывал на скандал, который, быть может, подтолкнёт тётушку к высылке Екатерины. Но ситуация изменилась. Если до ареста Бестужева и объяснений Екатерины со свекровью всякий проступок невестки трактовался в пользу её врагов, то теперь нарыв прорвался. Пётр опоздал с разоблачениями. Никто при большом дворе, включая Шуваловых, не был заинтересован в новом разбирательстве.

Понятовский хорошо почувствовал это. Вид у начальника Тайной канцелярии был скорее озабоченный, чем грозный. Вероятно, вельможа получил высочайший приказ как можно быстрее замять происшествие. «Надеюсь, граф, вы сами понимаете, что достоинство вашего двора... требует, чтобы всё это кончилось, не возбуждая... шума», — сказал ему арестант. Действительно, Шувалов препроводил дипломата к карете и велел возвращаться в Петергоф.

Пять дней прошли для посланника в волнениях; ему казалось, что все вокруг знают о его приключении и потихоньку посмеиваются. Наконец, Екатерина сумела передать записку, из которой следовало: «она предприняла кое-какие шаги, чтобы установить добрые отношения с любовницей её мужа»⁷⁶.

Екатерина предложила «любимой султанше» Петра Фёдоровича денег. И... та взяла. Рюльер, описав похищение Понятовского, обнаружил прекрасную осведомлённость: «Так как все доходы великого князя употреблены были на солдат, и ему недоставало средств, чтоб увеличить состояние своей любовницы, то великая княгиня, обращаясь к ней, обещала давать ей ежегодное жалование»⁷⁷.

Вскоре на празднике в Петергофе Понятовский пригласил Елизавету Воронцову на менуэт. «Вы могли бы осчастливить несколько человек сразу», — сказал он. Фаворитка Петра, настроенная уже доброжелательно, пригласила дипломата прийти нынче ночью в Монплезир. Ночное свидание превзошло все ожидания. «Вот уже великий князь с самым благодушным видом идёт мне навстречу, приговаривая:

— Ну, не безумец ли ты! Что стоило совершенно признаться — никакой чепухи бы не было.