Петр III

Екатерина могла бы, как и по поводу Элендсгейма, заявить: «Это варварство, милый мой!» Она уже видела, что великий князь выказывает по поводу ареста канцлера радость, а к ней старается не подходить. Лопиталь донёс в Париж, что через пару дней после падения Бестужева Пётр Фёдорович сам подошёл к нему со словами: «Как жаль, что мой друг Ла Шетарди умер. Он бы порадовался, узнав о судьбе Бестужева». Такой поступок со стороны рьяного противника союза с Францией был притворством, тем более неприятным, что изобличал одновременно и жестокость, и трусость. Испугавшись за себя, Пётр готов был бросить временного союзника и жену.

Из тех вопросов, которые задавались канцлеру на следствии, хорошо видно, что Елизавету более всего интересовала роль невестки. Дело Апраксина, быстро перетёкшее в дело Бестужева, должно было превратиться вдело Екатерины.

27 февраля Алексею Петровичу было сказано, что императрица очень недовольна его прежними ответами и видит в них запирательство. Если он продолжит в том же духе, его направят в крепость и поступят «как с крайним злодеем». Это был прозрачный намёк на пытку. Но канцлера не удалось запугать. «Говорят, что Бестужев весьма мужественно переносит своё несчастье, — доносил в Лондон 30 марта новый английский посол Роберт Кейт, — и не даёт никакого повода представить недоброжелателям своим какие-либо против него свидетельства»⁷⁰.

Особый пункт расспросов касался Петра Фёдоровича. «Его высочеству великому князю говорил ты, что ежели его высочество не перестанет таков быть, каков он есть, то ты другие меры против него возьмёшь; имеешь явственно изъяснить, какие ты хотел в великом князе перемены и какие другие меры принять думал»⁷¹.

Последний вопрос отсылал Бестужева прямо к проекту о соправительстве Екатерины. Однако все варианты проекта были уничтожены. На руках у следствия не имелось ни одного уличающего документа. Оставалось уповать только на признания обвиняемых. Но Алексей Петрович опять не признавался. Опытный политик, он понимал, что лучше держаться одной линии. Стоит показать колебания, и его разорвут.

Дошло до того, что Бестужеву в качестве улики предъявили найденную у него при обыске золотую табакерку с портретом великой княгини. Канцлер смело заявил, что получил её в подарок от самой Екатерины на одном из куртагов незадолго до ареста. Что из этого следовало? Ничего. Можно ли было на основании презента судить бывшего министра? Подобные безделушки имелись у многих, они и делались специально для раздачи.

Алексей Петрович не позволил схватить ученицу за руку. Чтобы повлиять на Екатерину, был пущен слух, будто её вот-вот вышлют из России. Вероятно, Елизавету устроило бы, не предпринимая никаких решительных шагов, держать невестку под угрозой подобной участи и тем заставить вести себя потише. Однако царевна перехватила инициативу, она задумала добиться от августейшей свекрови прямого ответа. А ничего не могло быть императрице неприятнее, чем резкие и бесповоротные слова.

Великая княгиня сама обратилась к государыне с письмом, благодаря её за милости и прося разрешения вернуться домой⁷². В результате двух «откровенных» разговоров ей удалось оправдаться. Хотя во время первого за ширмами присутствовал Пётр Фёдорович, а в комнате — поддерживавший его Александр Шувалов. Муж говорил «с запальчивостью» и обвинял жену: «Она ужасно гордая и злая». «Я после узнала, что в этот самый день (13 апреля. — О. Е.) он обещал Елизавете Воронцовой жениться на ней»⁷³, — писала Екатерина. Встала и тема возможной незаконнорожденности Павла. Но Елизавета сама пресекла всякие рассуждения: «Если и так, то он не первый в нашей семье». Она явно не хотела терять запасного наследника. Успела привязаться к внуку?

Зато императрица сообщила племяннику, что жена жаловалась на Брокдорфа. Это значило поссорить их «ещё больше, чем когда-либо». Возникает вопрос: а хотела ли Елизавета Петровна примирения между наследниками? Ведь объединиться они могли только против неё. Создав ситуацию, при которой супруги уже не могли пойти навстречу друг другу, государыня предпочла не принимать никакого решения. Это был её излюбленный метод — застыть ровно за шаг до выхода из трудной ситуации. Видимо, она считала, что самое безопасное — балансировать над пропастью.

Ночной разговор всегда называют победой Екатерины: ей удалось убедить императрицу в своей непричастности. А Елизавету показывают смягчившейся и потому проигравшей. Так ли? Императрица добилась всего, чего хотела. Не в её интересах было высылать невестку и расторгать брак племянника, тем самым обнаруживая нестабильность престолонаследия. Арестовав Бестужева и его сторонников, она уничтожила партию, действовавшую в пользу малого двора, и обезоружила великую княгиню. Раздавленная, лишённая союзников, та была уже не опасна. Её следовало оставить в резерве, чтобы не дать альянсу великого князя и Воронцовых приобрести угрожающие для самой Елизаветы черты.