Петр III

Кирилл приступил к осаде, но великая княгиня, казалось, даже не заметила его усилий. «Гетман Разумовский, младший брат фаворита, живший на своей даче в Петровском, — писала она, — вздумал приезжать каждый день к нам в Раево. Это был человек очень весёлый и приблизительно наших лет... Его посещения продолжались всё лето, и мы всегда встречали его с радостью. Он обедал и ужинал с нами и после ужина уезжал в своё имение; следовательно, он делал от сорока до пятидесяти вёрст в день. Лет двадцать спустя мне вздумалось его спросить, что заставило его приезжать... тогда как его собственный дом ежедневно кишел лучшим обществом. Он мне ответил, не колеблясь: “Любовь”. — “Но, Боже мой, — сказала я ему, — в кого вы у нас могли быть влюблены?” — “В кого? — сказал он мне, — в вас”. Я громко рассмеялась, ибо никогда в жизни не подозревала»⁴².

Вряд ли Екатерина совсем не обратила внимания на ухаживания брата фаворита. Кирилл производил на неё приятное впечатление. Он был ровесником Петра Фёдоровича, но приобрёл хорошее образование в Европе, посетил Германию, Францию, Италию, слушал лекции в Кёнигсберге, Берлине, Гёттингене, Страсбурге, выучил французский, немецкий и латынь. Среди его профессоров был и знаменитый математик Леонард Эйлер.

В 1745 году младший Разумовский вернулся в Россию, получил титул графа, орден Святой Анны, стал президентом Академии наук и обвенчался с троюродной сестрой Елизаветы Петровны — Екатериной Ивановной Нарышкиной, «на которой императрица женила его, правда, немного против его воли, но с которой он, казалось, хорошо жил. Хорошо было известно, что все самые хорошенькие придворные и городские дамы разрывали его на части. И действительно, это был красивый мужчина своеобразного нрава, очень приятный и несравненно умнее своего брата»⁴³.

В Львовской картинной галерее сохранился портрет молодого Кирилла Григорьевича. С него на зрителя смотрит узкое лицо с живыми карими глазами и доброжелательной, чуть насмешливой улыбкой. Разумовский одет в роскошный тёмно-зелёный кафтан и белый атласный камзол, отделанные золотым шитьём44. Судя по этому изображению, Кирилл действительно был хорош собой и — что ещё важнее — удлинённым профилем немного напоминал великого князя.

Великой княгине было приятно внимание молодого красавца. Чоглоковы держались подозрительно смирно, их явно предупредили о деле. Так что остановило Екатерину? Осторожность. Только что закончившееся дело Лестока приучило её к подозрительности. Она ждала провокаций от канцлера, которому покровительствовал фаворит. Было естественно предположить, что, вовлекая великую княгиню в любовную интригу, брат временщика хочет скомпрометировать её. Ответить на его намёки значило погубить себя. И Екатерина предпочла не понять столь красноречивого поведения — 40 вёрст ежедневно.

Сам Кирилл не решился пойти на откровенный разговор. Оробел. Ему, оказывается, очень нравилась царевна. Позднее он стал близким другом Екатерины, участвовал в заговоре на её стороне, но до признания прождал 20 лет и сумел выговорить его, только когда для обоих чувства юности уже не имели значения.

«Заговор по всей форме»

Дознание по делу Лестока было лишено логики: лейб-медика обвиняли в попытке устройства переворота сразу и в пользу молодого двора, и в пользу Ивана Антоновича. Однако это не остановило Елизавету. Подозрительная от природы, она чувствовала шаткую почву под ногами и позволяла Бестужеву запугивать себя мнимыми и настоящими заговорами. С самого воцарения ей угрожала тень Брауншвейгского семейства, с одной стороны, и племянник, имевший неоспоримые права на престол, — с другой. Так естественно было соединить обе опасности в лице одного виновника.

Но на деле комплоты зрели порознь. Согласно донесениям французского посла графа Луи Дальона (д’Альона) и датского — графа Рохуса Фридриха Линара, родовитая знать действительно склонялась в пользу Ивана Антоновича, но были и те, кто связывал надежды с великокняжеской четой. Порой кажется, что, оставив в живых малолетнего свергнутого императора, Елизавета пошла на поводу у своего доброго сердца — не захотела проливать кровь. Однако если присмотреться внимательнее — она поступила очень умно. При наличии двух претендентов на корону у всех недовольных был не один, а два центра притяжения. Это дробило силы, вызывало несогласия в среде оппозиционеров и в конечном счёте сталкивало их друг с другом, а не с императрицей.

Зимой 1749/50 года государыня тяжело заболела. Она почти не выходила из покоев, придворные говорили о её скорой кончине. В донесениях Дальона сообщалось о «тайных сборищах» родовитых особ, на которых высказывались предложения «арестовать великого князя и его супругу» и вернуть корону несчастному Ивану Антоновичу. Линар добавлял, что «число лиц, замешанных» в подобных совещаниях, «было весьма велико». В другое время они ссорились между собой, но теперь объединились, «ибо всем в равной мере грозил кнут»⁴⁵. Поправившись, Елизавета начала расследование.