Петр III

Последняя уже примеряла корону, как вдруг... «Порыв ревности девицы Воронцовой за ужином у великого канцлера, — сообщал 15 февраля Бретейль, — послужил причиной для ссоры её с государем в присутствии многочисленных особ и самой императрицы. Желчность упрёков сей девицы вкупе с выпитым вином настолько рассердили императора, что он в два часа ночи велел препроводить её в дом отца. Пока исполняли сей приказ, к нему опять возвратилась вся нежность его чувствований, и в пять часов всё было уже снова спокойно. Однако четыре дня назад случилась ещё более жаркая сцена при таких выражениях с обеих сторон, каковые и на наших рынках редко услышишь. Досада императора не проходит, равно как и знаки его внимания к девице Шаликовой, тоже придворной фрейлине. Ей семнадцать лет, она довольно хороша собой, но, к сожалению, горбатенькая»³¹.

Минутную неверность императора ещё можно было перенести. Но каждая новая пассия метила в фаворитки и всячески подчёркивала оказанное ей внимание. Щербатов нарисовал характерную сценку. «Княгиня Елена Степановна Куракина была привождена к нему (Петру III. — О. Е.) на ночь Львом Александровичем Нарышкиным, и... бесстыдство её было таково, что когда по ночевании он её отвозил домой поутру рано и хотел, для сохранения чести её, и более чтобы не учинилось известно сие графине Елизавете Романовне, закрывши гардины ехать, она, напротив того, открывая гардины, хотела всем показать, что она с государем ночь провела»³².

Ни по уму, ни по характеру, ни по железной воле «Романовна» не годилась в русские графини Помпадур. Но какой бы «трактирной служанкой» она ни выглядела в глазах Бретейля, эта простая, грубая женщина любила Петра III, а он всегда возвращался именно к ней. У ссоры, которую нарисовал французский дипломат, было продолжение. Его описала императрица: «На другой день после обеда часу в пятом она (Воронцова. — О. Е.) прислала ко мне письмо... что она имеет величайшую нужду говорить со мной... Я пошла к ней и нашла её в великих слезах; увидя меня, долго говорить не могла; я села возле её постели, зачала спросить, чем больна; она, взяв руки мои, целовала, жала и обмывала слезами. Я спросила, об чем она столь горюет? ...Она посвободнее стала от слёз и начала меня просить, чтоб я пошла бы к императору и просила бы... чтоб он её отпустил к отцу жить, что она более не хочет во дворце оставаться... понеже все бездельники, а одна я, на ком она полагает своё упование»³³.

Екатерина передала просьбу, но приближённые устроили поссорившимся любовникам примирение. Сцены ревности, конечно, не прибавляли спокойствия дворцовой жизни. И не укрепляли положения клана Воронцовых. В любую минуту фаворитка из-за своей вспыльчивости могла потерять благоволение государя. Видимо, родные объяснили девице, что в надежде на будущее полезнее смириться с мимолётными изменами императора. Судя по поведению «Романовны» в летних резиденциях, куда Пётр уезжал в окружении целого букета красавиц, она научилась сдерживаться и даже стала чем-то вроде предводительницы этого «летучего отряда».

«Царство безумия»

Тем временем у родных дела складывались совсем не так хорошо, как мечталось. Да, Пётр давал Воронцовым ответственные поручения. Так, Роман Илларионович возглавил комиссию по составлению нового Уложения, но неизменно встречал здравые возражения императора при попытке внести в проект пункты о монополии дворянства на владение землёй и содержание промышленных предприятий³⁴. Брат фаворитки Александр Романович был назначен полномочным министром в Лондон. По дороге молодой камергер должен был заехать в Пруссию, и царь писал Фридриху II: «Он умён и полон усердия и доброй воли, и я думаю, что он сделает всё, чтобы хорошо исполнить мои приказания»³⁵. Вот ключевые слова. Пётр хотел приказывать, а не советоваться.

Канцлер Михаил Илларионович Воронцов, заболевший накануне кончины Елизаветы, вернулся ко двору 8 января. Когда переход власти в руки Петра совершился без ожидавшихся эксцессов, в его недуге наступил «спасительный перелом»³⁶. Однако тут ему предстояло узнать о курьере, которого император отправил в Берлин ещё 25 декабря, едва Елизавета испустила дух. Старый дипломат был потрясён, он попытался отговорить Петра от немедленного мира с Пруссией, но, видимо, с самого начала не уповал на успех. «Сегодня хозяин — император, — сказал он Бретейлю 11 января, — мне неизвестны его затаённые взгляды и намерения... Поверьте, если я сохраню мой пост, то сделаю всё для блага наших дружеских отношений»³⁷.

Слова, слова... Воронцов как никто другой понимал катастрофичность царского шага для международного авторитета России. Но желание не потерять должность заставило его смириться. Щербатов в насмешку писал, что «тихой обычай» не позволял Михаилу Илларионовичу «оказывать разум»³⁸. Именно эта «тихость» характера и помогла канцлеру остаться на плаву. Однако в связи с пропрусскими шагами императора он попал в очень сложное положение.