Первый человек в Риме

А когда он шел к своему концу скамьи трибунов, то не почувствовал в наступившей тишине ничего, что говорило бы о противостоянии. Но потом он понял, в чем дело. Они ждали. Ждали, когда кто-нибудь из политиков подскажет, как надо реагировать.

– Можно мне? – спросил Луций Цецилий Далматик, великий понтифик, председательствующего магистрата, младшего консула Гая Флавия Фимбрию.

– Тебе слово, Луций Цецилий, – разрешил Фимбрия.

И тот взял слово. Его гнев, хорошо скрываемый до этого момента, прорвался, как вспыхнувшее сухое дерево.

– Рим – единственный! – прогремел он так оглушительно, что некоторые даже вскочили с мест. – Как смеет римлянин, которому оказана честь быть членом этого сената, предлагать программу, нацеленную на превращение остального мира в имитацию римлян?

Обычная для Далматика поза надменной отчужденности куда-то исчезла. Он надулся, покраснел, красноватые жилки на пухлых розовых щеках перестали выделяться. Он дрожал и вибрировал – так он был зол. Все присутствующие сидели восхищенные, благоговейно подавшись вперед.

– Да, почтенные сенаторы, мы все знаем этого римлянина, не правда ли?! – пронзительно выкрикнул он. – Луций Аппулей Сатурнин – вор, он использовал нехватку продуктов в своих интересах. Женоподобная вульгарность, осквернитель маленьких мальчиков, питающий грязное вожделение к своей сестре и своей маленькой дочери. Кукла в руках арпинского кукольника в Заальпийской Галлии! Таракан из самого мерзкого публичного дома! Подлец, гомосексуалист, любитель порнографии, тварь на конце каждого члена в городе! Что он знает о Риме, что знает о Риме его сельский кукольник из Арпина? Рим – единственный! Рим нельзя выбрасывать в мир, как дерьмо в канализационную трубу, как плевок в сточную канаву! Неужели мы стерпим разжижение нашей расы посредством гибридных союзов с проститутками полусотни наций? И в будущем мы должны будем ездить в места, далекие от Рима, чтобы наши уши оскверняли ублюдочным латинским жаргоном? Пусть они говорят на греческом! Пусть они поклоняются Серапису мошонки или Астарте ануса! Какое нам до этого дело? Неужели мы отдадим им нашего Квирина? Кто такие квириты, дети Квирина? Мы! Ибо кто такой Квирин? Только римлянин может это знать! Квирин – дух римского гражданства. Квирин – это бог сообщества римлян. Квирин – непобедимый бог, потому что Рим никогда не был побежден и никогда не будет побежден, коллеги-квириты!

Весь сенат взорвался криками. Великий понтифик Далматик, шатаясь, добрел до своего стула и почти упал на него. Люди плакали, люди топали ногами, люди хлопали, пока ладони не онемели, люди поворачивались друг к другу и обнимались, а слезы текли по их щекам.

Но ничем не сдерживаемые эмоции быстро иссякли, как пена на базальтовой скале, и, когда слезы высохли и тела перестали дрожать, члены сената Рима почувствовали себя опустошенными, не способными больше ни к чему в этот день. Они устало разошлись по домам, волоча налитые свинцом ноги, чтобы снова, во сне, пережить тот единственный волшебный момент, когда перед ними во весь рост встал безликий Квирин, чтобы накинуть на них свою божественную тогу, как отец на своих преданных и неизменно лояльных сыновей.

Палата была почти пустой, когда Красс Оратор, Квинт Муций Сцевола, Метелл Нумидийский, Катул Цезарь и Скавр, принцепс сената, опомнились и прервали свою эйфорическую беседу, решив последовать за остальными. Луций Цецилий Метелл Далматик все еще сидел на своем стуле, спина прямая, руки сложены на коленях, как у воспитанной девицы. Но голова была опущена, подбородок на груди, тонкие пряди седеющих волос шевелил легкий бриз из открытых дверей.

– Брат мой, это была величайшая речь, которую мне приходилось слышать! – воскликнул Метелл Нумидийский, потрепав брата по плечу.

Далматик сидел, не двигаясь, ничего не говоря. И только тогда они поняли, что он мертв.

– Это замечательно! – произнес Красс Оратор. – Я бы умер счастливым, если бы знал, что на пороге смерти произнесу свою лучшую речь.

Но ни речь Метелла Далматика, ни смерть его, ни гнев и власть сената не могли помешать народному собранию принять аграрный закон Сатурнина. И карьера трибуна Луция Аппулея Сатурнина взяла оглушительный старт. Странная смесь позора и лести.

– А мне это нравится, – сказал Сатурнин Главции за ужином в день, когда закон Аппулея был принят. Они часто обедали вместе и обычно – в доме Главции. Жена Сатурнина так и не оправилась от ужасных событий, последовавших за обвинением Сатурнина Скавром, когда Сатурнин был квестором в Остии. – Да, мне действительно это нравится! Только подумай, Гай Сервилий, у меня могла быть совершенно другая карьера, если бы не этот носатый старый хрен Скавр.

– Ничего, ростра тебе к лицу, – сказал Главция, поедая тепличный виноград. – Может быть, есть что-то на свете, что управляет нашими жизнями.

– Ты имеешь в виду Квирина? – фыркнул Сатурнин.

– Можешь фыркать, сколько тебе угодно. Но я повторяю, что жизнь – очень странная штука. Она более схематична и более предсказуема, чем игра коттаб.