Первый арест. Возвращение в Бухарест

Бузня не ответил. Он разглядывал этого человека, которого не видел несколько лет, и ему казалось, что от располневшего тела его бывшего знакомого веет трупным запахом. Он не подозревал, что чудовище еще живо и разгуливает по улицам.

— Ты не рад? — спросил Мадан. — А я, признаться, шел по Сэриндар в надежде встретить именно тебя…

— Заткнись, — сказал Бузня.

Мадан посмотрел на него с удивлением. «Бузня изменился, — подумал он. — Кажется, я снова ошибся. Он был когда-то наивным и добрым малым, а теперь с ним что-то стряслось. Уж не записался ли он к коммунистам? Может быть, лучше пожелать ему спокойной ночи?» Но вслух он сказал другое:

— Слушай, Дан, нам нужно потолковать. Ты румын, и я румын. Ты поэт, и я поэт — тебе когда-то нравились мои стихи. Мы с тобой придерживались разных мнений — я знаю, но почему бы нам не поговорить как румын с румыном? Давай поговорим…

— Нет, — сказал Бузня.

— Хочешь, я провожу тебя?

— Нет, — сказал Бузня.

Три года не видел он бывшего завсегдатая кафе «Корсо», чьи стихи ему когда-то действительно нравились. Он знал, как сложилась судьба Мадана. Стихи, появившиеся за его подписью в военные годы, стали для Бузни символом всего ненавистного: диктатуры, служения Гитлеру, войны. От Мадана можно было всего ожидать, он не впервые выходил сухим из воды, только одного Бузня не ждал: встретить палача в Бухаресте в ночь накануне вступления Красной Армии. И ему казалось, что перед ним стоит не человек, а призрак, явившийся из царства смерти — насильственной, страшной, коллективной смерти миллионов жертв фашизма и войны. В памяти Бузни поэт Мадан оставался хотя и полным, но еще не обрюзгшим человеком с одухотворенным лицом. А у стоявшего перед ним призрака были широченные плечи, круглый живот, толстые ноги, голова с давно не стриженными кудрями была похожа на шар, и Бузня подумал, что Мадан использовал свое положение, чтобы побольше жрать и пить; только голос Мадана звучал теперь глухо, с жалобными интонациями; он дрожал и падал.

— Может быть, я и ошибался, — говорил голос. — Ну так что? Кто не ошибался? Надеюсь, ты не станешь меня осуждать. Ты румын, и я румын — румынская интеллигенция должна найти общий язык…

«Он сумасшедший, — подумал Бузня, но тут же сам себя поправил: — Разве смерть бывает сумасшедшей? Смерть бывает слепой. Смерть иногда расчетлива. Смерть всегда жестока и бездарна — разве она может сойти с ума? Или он попросту лишился памяти? От большого страха можно потерять память. Сейчас я это выясню». И Бузня спросил Мадана:

— Где Иорга?

— Иорга? — удивился Мадан. — Какой Иорга?

— Никулае Иорга. Профессор Иорга. Он, кажется, тоже был румыном и интеллигентом. Где он?

— Ну, это ты и сам знаешь, — спокойно сказал Мадан. — Иорга расстрелян в сороковом… Ну и что?

— А Петре Андрей? — спросил Бузня.

— Его тоже расстреляли. Ей ши?[93]

— Его отравили, — сказал Бузня. — Профессора Петре Андрей заставили выпить яд. А где Захария?

— Журналист Захария?

— Да, журналист Захария, с которым мы столько раз сиживали вместе в «Корсо». Где он?

— Не знаю. Кажется, он тоже… — Мадан вопросительно посмотрел на Бузню.

— Расстрелян, — сказал Бузня. — И Захария расстрелян. И ты прекрасно знаешь кем…

«Бузня изменился, — подумал Мадан. — Сильно изменился. Нам не договориться. Я считал его безобидным чудаком и не вставил тогда в список. Захарию я вписал, а Бузню нет. Это была ошибка. Еще одна ошибка. Как много ошибок! Вот и приходится расплачиваться. Мерзавец. Надо сказать ему, что я еще могу вставить его в черный список. Чепуха. Я ничего не могу. У меня нет теперь никаких списков».

И он сказал:

— Зачем вспоминать прошлое, Дан? Не будем говорить о мертвых. Разве наших не убивали? Где Кодряну? Где Моца и Марин? Где Никадоры? Убиты. Все убиты. Ну и что? В политике всегда кто-нибудь должен проиграть. Они проиграли. Если бы они выиграли, никто бы не посмел сказать о них худого слова. В политике все решает победа. Победитель может все оправдать. Вае виктис — горе побежденным. Неужели ты и меня готов осудить? Что я сделал плохого? Я был другом Кодряну — не стану отрицать, я был его ближайшим другом. Ну так что? Как будто только я один с ним дружил? А Маниу? Разве Маниу не был другом Кодряну? Ну и что? Разве это помешало Маниу стать министром именно теперь, когда в Румынию пришла Красная Армия?

Бузня невольно нащупал в кармане сложенную вчетверо гранку — только что написанные в редакции стихи о Красной Армии. Завтра она будет здесь. Завтра утром. Но теперь еще ночь, и улица погружена в темноту. Никогда, никогда еще не было здесь, на углу Сэриндар и Каля Викторией, такой темноты. В темноте оживают призраки. Один из них стоит рядом: толстый, грубый и страшный призрак прошлого, тень того, что ушло, что должно исчезнуть этой ночью навсегда. Утром призраки исчезают. Рассвет растворяет призраки. Солнечный свет убивает их окончательно. Рассвет близок, и Мадан исчезнет. Где гарантия, что навсегда? Он уже исчезал несколько раз и снова появлялся. Где доказательство, что в будущем чудовище никогда больше не появится?