Первый арест. Возвращение в Бухарест

Являются ли одиночество, бегство, отречение верным путем к спокойствию? Он знал по себе, что это не так. Вот он всегда молчал, а ему теперь хуже, чем когда бы то ни было. Надо выбирать между молчанием и убийством. Ему казалось, что в обоих случаях это капитуляция. Другого пути он не знал, продолжал говорить  н е т  и все больше сомневался. Сомнения были в нем, сомнения были в окружающих его людях. Только в фактах можно было не сомневаться. Война продолжалась, преступления продолжались — это были факты. И то, что лишь полная победа над Гитлером положит конец преступлениям, а победу несет с собой Красная Армия, — факт. И вот накануне ее вступления в Бухарест Бузня решил как-то выразить к ней свое отношение. Он не знал как. Ему хотелось высказаться, набросать на бумаге неясные, противоречивые мысли, которые бродили в его уме все эти последние месяцы. Запираясь, в уединенной клетушке редакции, охваченный, как никогда, презрением к окружающей его суете, лицемерию, лжи, он еще не знал, что напишет. Он думал о силе, которая идет с востока, об этих чужих, непонятных людях, которые поднялись после стольких ударов и все-таки пришли сюда, — и вдруг почувствовал зависть. Он никогда не видел советских солдат, но каждый день видел тех, кто боялся их больше всего на свете; он мало знал о Советском Союзе, но отлично знал тех, кто метался сегодня в панике и страхе. И он вдруг почувствовал себя частицей той силы, которая разворошила ненавистный ему муравейник. Так родились неожиданные и для него самого строки: «Как жаль, что я не русский… как жаль, что меня не зовут Сеня…» Потом все пошло быстро и закономерно:

Как жаль, что я не капля той волны
Великого восточного океана…
Которая идет теперь на вас,
В то время как вы дрожите от страха в своих
                                             надушенных постелях,
Уважаемые европейцы в шелковых рубашках…
Жалкие обманщики, пытающиеся обмануть историю.

Он писал, чувствуя и радость и грусть, он завидовал тем, кого никогда не видел, грустил о том, что его собственная жизнь прошла в душных клетушках редакции. И в тот самый час, когда директор газеты заканчивал передовую, горбун, собираясь домой, полоскал дурно пахнувший рот «Одолем», репортер подсчитал вероятную выручку от первых шантажей; когда за стенами редакции в сотнях и тысячах бухарестских домов люди ждали утра, строили планы, волновались, думали о будущем; когда за городом на дорогах, идущих с востока, севера и юга, гудели провода, гудела земля и, сонно покачиваясь в такт движению автомашин, пушек, танков, двигались люди, тысячи людей, усталых, запорошенных пылью, спящих на ходу, — «Не спи, старшина, — вот он, уже близко!» — «Кто?» — «Бухарест!» — «А до Берлина далеко?» — в этот час сутулый человек с изможденным лицом и нездоровым блеском в глазах сидел согнувшись над редакционным столом, заваленным старыми гранками, и писал:

О, если бы я был высоким, рожденным в Калуге,
Одним из тех двухсот миллионов, которые идут
                                                                         сюда,
В то время как вы, мерзавцы, дрожите
                                                           от страха,
О, как я хотел бы посмотреть на вас
                                                        с презрением,
Выплюнуть на ваши лысины шелуху от семечек.
И потом рассмеяться, и смеяться так громко,
                                     пока вы не лопнете с досады…
Если бы меня звали Сеня,
Если бы моя возлюбленная была родом из
                                                                 Воронежа…

Дан Бузня писал стихи и понимал, что он стал другим. Человек, который всегда говорил нет, сказал да.

«…Факты сильнее и быстрее всех попыток зафиксировать их на бумаге. Если осталось хоть одно мгновение, когда наш народ имеет возможность присоединиться к другим народам, ведущим на всей земле битву за свободу, если осталась еще хоть одна минута, то это нынешняя минута. И она последняя»[92].

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Они столкнулись на углу Сэриндар и Каля Викторией — Мадан как раз подошел к террасе «Военного клуба» и узнал Бузню сразу, но тот смотрел на внезапно выросшую перед ним дородную фигуру, облаченную в светлый костюм, с таким выражением, как будто он увидел призрак.

— Привет, Бузня, — сказал Мадан. — Какая счастливая встреча.