Первая жена

Но похоже, он ошибался. Потому что за восемнадцать лет совместной жизни Глеб постоянно убеждался в обратном. То, что казалось естественным и нормальным для него, Надеждой не воспринималось таковым. Создавалось впечатление, что она, Надежда, на всю катушку пользуется теплом своих близких, восполняя тем самым безрадостные детдомовские годы, лишенные какой бы то ни было ласки. Это она, Надежда, воспринимает любовь домочадцев как должное, мало что отдавая взамен. Это она, Надежда, уже разочаровала свою дочь, и Аня, как теперь понимает Глеб, выражает свой протест против бесчувствия матери.

Конечно, внешне все выглядит более чем пристойно. Но чуть вглубь окунуться – и все! Становится ясно: не приучена Надежда любить, не привито ей это чувство. Не было в ее детстве того, что есть в жизни каждого ребенка, растущего в семье. Не было и быть не могло.

Поначалу Глеб боялся признаться себе в этом открытии, оправдывая Надежду все тем же безрадостным детством и жалея ее. Но со временем осознал четко и без всяких сомнений: да, так и есть. Его супруга эгоистична до глубины души. И это не тот здоровый эгоизм, который произрастает из любви к себе и является его непременной составляющей. А оголтелый, неосознанный, всепоглощающий эгоцентризм, когда все зациклено только на собственных интересах, собственных потребностях и собственном удовлетворении.

Опять же – внешне – все более-менее нормально. Внешне – иллюзия заботы о муже и дочери. Но это, скорее, подчинение мужу. Это признание его лидером семьи и следование его директивам, а отнюдь не внутренний порыв или желание самой Надежды.

Несколько раз Глеб пытался говорить с ней, что-то объяснял, но как объяснить то, что не имеет базы, примера, основы? Как можно это привить на пятом десятке жизни? Никак. Невозможно.

*

Глебу, пережившему тяжелую жизненную драму и последовавший за ней развод с женой, становилось тягостно: он мечтал о тепле, о том, что после всех мытарств и переживаний обретет наконец душевный покой рядом с любящей женщиной. Но увы… Он почему-то все чаще вспоминал свою первую супругу, периодически звонил ей, интересовался делами детей, а на самом деле желал услышать участие в голосе, знакомые ноты столь родного голоса. Вряд ли он любил ее теперь, по прошествии стольких лет. Однако ощущение тепла, семейного благополучия, взаимопонимания, которые царили когда-то в их отношениях, это ощущение осталось. И никакие перипетии судьбы, никакие события в жизни не могли вытравить в нем воспоминания о счастливо прожитых годах с первой супругой.

Да, он готов был признать психологическую надломленность и потерю веры в свои силы. Да, случилось это под влиянием внешних обстоятельств, когда пошатнулась и система ценностей, и чуть ли не основные мировоззренческие позиции. А кто бы выдержал? Кто бы спокойно и без последствий пережил такое? Надо было как-то справляться с этим надломом. Только как? Глеб и сейчас не ответил бы себе однозначно. Есть, наверное, методы. Ну, может быть, реабилитационные центры или даже клиника неврозов. Пусть! Даже психотерапевты, даже пусть целители! Шаманы, наконец! Сейчас, задним числом, он готов был на все, лишь бы сохранилась его первая семья. Все же колоссальная часть его души, гораздо больше, чем половина, гораздо больше, по-прежнему оставалась там. По-прежнему и, похоже, навсегда.

После нескольких лет жизни с Надеждой Глеб, поняв, что душевного равновесия с новой супругой не обрести, стал позволять себе связи с молодыми женщинами. А как иначе снимать напряжение? Каким образом получать удовольствие от жизни? Пить он не пристрастился, в казино не играл, спортом занимался от случая к случаю. Так что оставалось самое доступное и приятное – женщины. Дочь на самом деле видела его с одной из дам, но он удачно выкрутился и как будто бы остался чист перед женой. Во всяком случае решил, что она поверила в его объяснение насчет дочери приятеля.

То, что дочь растет маленькой стервой, Глебу стало понятно давно. Он, как мог, воспитывал ее, но той явно не хватало материнского истинно-заинтересованного глубокого участия, и он, как мужчина, ни заменить, ни восполнить этот пробел не мог.