Первая печать

Ванда выносит блюдо с фаршированными перцами и водружает его на середину длинного стола, где Молчун и Котенок как раз заканчивают раскладывать щербатые тарелки и разномастные столовые приборы – как обычно, на девятерых, хотя одно место неизменно остается пустым. Принц рассказывает какой-то анекдот, вальяжно облокотившись о книжную полку без книг, Свистун с видом преданной собаки кивает и улыбается, а Толстяк хмурит брови: не может думать ни о чем другом, кроме прожорливой мошкары, которая снова завелась в оранжерее, словно явившись из пустоты. Северо помог ему приготовить снадобье против вредителей из какого-то зеленоватого порошка – банка нашлась в чулане с инвентарем, – но юный садовник явно сомневается в полезности ядовитого душа, устроенного капусте и помидорам. Принца он все-таки терпит – а как не терпеть лучшего охотника и мастера сетей, который всего-то полчаса назад с гордостью вручил Ванде свою добычу: трех костлявых, но довольно крупных пальцекрылов?

«На суп сгодятся», – коротко сказала она и все же посветлела лицом, как будто надменный выскочка помог ей сбросить с плеч тяжкое бремя. За это Северо готов ему простить все дурацкие анекдоты, какие сочинили за последние сто лет. Или даже двести.

Котенок приносит из кладовой плетеную корзину с черствыми булочками.

– Готово! – провозглашает Ванда с улыбкой. – Прошу к столу.

Все словно по команде поворачиваются к креслу у окна.

Типперен Тай сутулится, и потому его силуэт частенько напоминает Северо одну из тех горных птиц, что прилетали в обитель кормиться объедками или, если повезет, воровать куриц. Внушительный нос с горбинкой лишь усиливает впечатление. Лицо у Типперена узкое, изборожденное каньонами морщин, глубоко посаженные глаза блестят под кустистыми бровями. Губы он сжимает так плотно, что рот выглядит щелью; кто-то однажды сказал Северо, что такая особенность выдает злого человека.

Северо хотел бы вспомнить, от кого он это услышал, и обвинить его во вранье.

Ведь не мог злой человек поступить так, как Типперен: собрать на своем острове подростков, которым больше некуда идти. Дать им крышу над головой и показать дальние страны. Внушить, что мир хоть и суров, но вместе с тем очень красив и на свой лад справедлив. Да, он подверг их риску… И, возможно, все это плохо закончится… И все-таки…

Типперен Тай тихонько вздыхает и встает – с трудом, кое-как опираясь обеими руками о подлокотники. Левое плечо у него выше правого, кисть левой руки усохла и почти не шевелится; старые раны, говорит он с горьким смешком в ответ на все расспросы, всего лишь старые раны, дети, займитесь лучше чем-нибудь полезным – «…и не лезьте не в свое дело», пробормотал как-то раз Толстяк язвительно и все-таки с нежностью.

– Спасибо, дорогая, – говорит Типперен Ванде, а потом прибавляет, окидывая взглядом остальных: – Руки мыли?

Это дежурная – и весьма дурацкая – шутка, которая не перестает их веселить. Никто не проверяет, чисты ли их руки, но Северо свои на всякий случай моет, причем очень тщательно.

Они занимают привычные места: Типперен Тай, скособочившись, садится во главе стола, Ванда – с противоположного конца; Северо – справа от нее. Еще с его стороны сидят Толстяк и Свистун, а напротив – Принц, Котенок и Молчун. Место рядом с Молчуном, по правую руку от Типперена, предназначено для Иголки, которая наверняка притулилась сейчас в своем излюбленном закутке по другую сторону посадочной площадки и таращится в облака. Как и чем она питается, не знает никто, и Северо мог бы счесть ее фаэ, а не человеком, если бы не увидел однажды, как…

Перед мысленным взором мелькает что-то алое; он вздрагивает и заставляет себя сосредоточиться на еде.

По столу мимо его тарелки ползет строчка, написанная золотистыми чернилами.

Четверть часа, если верить коварным стрелкам, уходит на старательное пережевывание отмеренных порций, которое лишь изредка прерывают ради восхищения кулинарным искусством Ванды и замечаний, что забываются, едва отзвучав. Северо, не в силах выкинуть из головы алое, постепенно начинает ощущать царящую в комнате напряженность: как будто над каждым из девятерых повис на тоненькой ниточке тяжелый меч, готовый вот-вот упасть. И, кажется, он не один это чувствует.

На шестнадцатой минуте Принц не выдерживает:

– Нам крышка, да?

Все замолкают. Типперен медленно опускает вилку с отломанным зубцом.

– С чего ты взял?

В этот самый миг открывается дверь, и в столовую входит Иголка – растрепанная и лохматая, с диким взглядом блестящих зеленых глаз. Озирается, словно не понимая, куда попала; мычит. Бредет к окну.

Всё как обычно.

– С чего ты взял, что нам крышка? – опять спрашивает Типперен, глядя на Принца.

Тот выпрямляет спину, дергает головой, словно разминая шею перед дракой. Он совсем не боится, понимает Северо, и от зависти у него делается горько во рту.