Перунъ

— Да это нашествіе иноплеменниковъ взбудоражило весь край… — отвѣчалъ Андрей, поздоровавшись съ Константиномъ Юрьевичемъ и садясь отъ него подальше. — Инженеры въ городъ понаѣхали, свои и американцы, лазятъ по лѣсамъ, все что-то вычисляютъ, записываютъ, измѣряютъ… А въ городѣ кутежи безъ конца, тройки, шампанское… Идетъ Капиталъ и — что-то будетъ?

— Ну, и что же? И прекрасно… — поднялся кверху хорошенькій носикъ. — По крайней мѣрѣ край оживится… Не всѣ такіе медвѣди, какъ вы: лежитъ въ своей берлогѣ, сосетъ лапу и ни до чего ему дѣла нѣтъ…

— И это міровой процессъ и бороться противъ него отдѣльному человѣку также безполезно, какъ безполезно комару пытаться остановить курьерскій поѣздъ… — важно вставилъ Константинъ Юрьевичъ, качая ногой.

Андрей пропустилъ его замѣчаніе мимо ушей. Константинъ Юрьевичъ всегда раздражалъ его. Но онъ сдержался.

— Почему же берлога? — обратился онъ къ Лизѣ. — Жизнь, если въ нее вдуматься поглубже, и тамъ также интересна, какъ и вездѣ… Возьмите хотя эту драму, которая начинаетъ теперь развертываться тамъ, эту борьбу боговъ, — развѣ это не интересно? Съ одной стороны въ лѣсныхъ пустыняхъ нашихъ живо еще древнее славянское язычество, этотъ свѣтлый пантеизмъ, съ которымъ вотъ уже тысячу лѣтъ безплодно борется враждебная ему мрачная византійщина, подмѣнившая собою Христа, теперь выступаетъ на сцену новый, желтый Богъ нашего времени, Капиталъ, и уже чуется въ воздухѣ, въ тысячѣ мелочей, ходъ бога новѣйшаго, Революціи, который идетъ вслѣдъ за Капиталомъ. Что побѣдитъ, когда, какъ?..

— Конечно, революція… — авторитетно усмѣхнулась Лиза.

— Само собой разумѣется, она сотретъ и ваше дикое язычество, и противную византійшину, и гнусный капиталъ… — раскачивая ногой, презрительно сказалъ Константинъ Юрьевичъ.

— Я не такъ увѣренъ въ этомъ… — стараясь удержать разговоръ въ мирныхъ рамкахъ, хотя что-то темное уже поднималось въ его сердцѣ, сказалъ Андрей. — Если вы присмотритесь къ исторіи человѣчества, то вы не можете не видѣть, что исторія человѣчества есть прежде всего исторія необыкновенныхъ приключеній, борьбы и смерти боговъ. И въ этой исторіи боговъ васъ поражаетъ какая-то фатальность: свѣтлый и ласковый въ началѣ къ человѣку пантеизмъ какъ-то постепенно, незамѣтно доходитъ до человѣческихъ жертвоприношеній и «обагришася холмы наша кровію»; Христосъ, говорившій о лиліяхъ солнечныхъ полей и радостныхъ птицахъ небесныхъ, чрезъ нѣсколько вѣковъ превращается въ грознаго Бога, который заставляетъ людей зарываться въ землю и тоже заливать эту землю морями человѣческой крови въ религіозныхъ войнахъ изъ-за словъ, утверждаетъ инквизицію и пр.; капиталъ очень склоненъ забывать, что его назначеніе служить человѣку, служить жизни — вѣдь, и бѣлка, собирая на зиму орѣхи въ дупло, собираетъ капиталъ, — и скоро начинаетъ пожирать людей, осквернять и опустошать природу, уродовать всю жизнь, какъ это дѣлаютъ и другіе идолы… И революція побѣдитъ только тогда, когда она будетъ помнить, что роль ея служебная; если же она забудетъ это и превратится въ нѣчто самодовлѣющее, — а опасность эта есть, — то и она станетъ, какъ и другіе боги, страшнымъ Вааломъ, безчувственнымъ, все пожирающимъ идоломъ. Не забывайте страшнаго факта: въ началѣ всякой революціи стоитъ святой, который хочетъ отдать людямъ все, даже жизнь свою, а въ концѣ всегда появляется шарлатанъ, который хочетъ взять у людей все, даже жизнь ихъ. Революція должна усилить нравственный элементъ въ жизни людей, а она разрушаетъ его…

Задорно поднятый кверху носикъ опустился — это было и интересно, и какъ-то особенно задушевно, и совсѣмъ не похоже ни на Маркса, ни на Евдокію Ивановну Кукшину, ни на споры курсистокъ со студентами… Лиза не знала еще, что все, что онъ ни говорилъ бы, было бы для нея одинаково убѣдительно.

— Все это… фантазіи… — сказалъ Константинъ Юрьевичъ и сильнѣе закачалъ наглой ногой.

Носикъ поднялся кверху.

— Позвольте… Въ чемъ же рѣшеніе вопроса?..

Это было угловато и совсѣмъ непонятно, но Андрей, какъ и всегда, понялъ ее.