Перунъ

Неподалеку отъ Вартца, подъ кобломъ, въ теплой ямѣ, отрѣзанная отъ всего міра непроходимыми снѣгами, лежала медвѣдица съ двумя крошечными медвѣжатами и, посасывая могучую лапу, тихонько урчала: ур-ур-ур-ур… ур-ур-ур-ур.. — Люди думаютъ, что медвѣди сосутъ лапу для того, чтобы жиромъ своимъ обманывать зимній голодъ, но это совершенно невѣрно: лапа для медвѣдя это то же, что для человѣка весело шумящій самоваръ морознымъ вечеромъ. Безконечное ур-ур-ур-ур… это только выраженіе, завершеніе чувства уюта и наслажденія тишиной жизни. И сладко грезились медвѣдицѣ овсы вошеловскіе, гдѣ провела она не одинъ пріятный часъ, и лѣсной пчельникъ артюшинскаго Вавилы, и любовныя встрѣчи съ другомъ своимъ, тамъ, на далекихъ Лисьихъ Горахъ…

И вдругъ — она вся насторожилась….

Да, несомнѣнно: вокругъ что-то новое… Она посунулась къ оконцу. Черный, блестящій носъ ея глубоко втянулъ морозный воздухъ. Да, люди… Слышно осторожное шурканье лыжъ, низкіе, потушенные голоса, морозный скрипъ снѣга, — и здѣсь, и тамъ, и сзади. Она затаилась. Но было тревожно…

Гаврила осторожно заводилъ по глубокому снѣгу облаву, набранную по окрестнымъ деревнямъ. Надъ закутанными во всякіе лохмотья фигурами мужиковъ и бабъ стояли столбики пара. Сергѣй Ивановичъ и возбужденный Петро разставляли по номерамъ чужеземныхъ гостей: чудесныя, невиданныя шубы, шапки съ ушами, ружья, которымъ нѣтъ цѣны, крѣпкій запахъ сигаръ… На лучшемъ номерѣ, на пятѣ, поставленъ былъ главный директоръ американской компаніи, высокій, сильный янки съ бритымъ лицомъ и стальными глазами. На сосѣднихъ номерахъ стояли его компаніоны, такіе же крѣпко сбитые, чистые, стальные. Сзади каждаго изъ нихъ поставленъ былъ лѣсникъ — они собраны были со всей Ужвинской дачи для услугъ важнымъ гостямъ. На одномъ изъ номеровъ стоялъ Алексѣй Петровичъ, который охоты, какъ и всякой вообще зряшной потери времени, не любилъ. За нимъ поставили исхудавшаго и печальнаго Андрея и послѣдній номеръ долженъ былъ занять самъ Сергѣй Ивановичъ….

— Ну, и бродно! — продираясь глубокимъ, мягкимъ снѣгомъ на лыжахъ, возбужденно прошепталъ Петро, то и дѣло отирая платкомъ потъ. — Прямо не пролѣзешь….

— А ты самъ провѣрялъ кругъ? — спросилъ Сергѣй Ивановичъ.

— Будьте спокойны… — усмѣхнулся Петро. — Оба съ Гаврилой еще вечеромъ провѣряли… Ну, вотъ вы за этой елочкой станьте, Сергѣй Иванычъ, — толковъ большихъ тутъ ждать нельзя, ну, да на грѣхъ-то и изъ полѣна выстрѣлитъ, какъ говорится…

И онъ, приглядѣвшись еще разъ къ расположенію цѣпи стрѣлковъ, осторожно двигая лыжами, направился въ глубь лѣса. Прямо передъ нимъ сквозь рѣдкій погонистый соснякъ, весь запушенный снѣгомъ, виднѣлся сумрачный Вартецъ. За послѣдніе мѣсяцы Петро, разсказывая о своихъ похожденіяхъ подъ Ивана Купала, чтобы понравиться слушателямъ, невольно насочинилъ столько новыхъ жуткихъ подробностей, что теперь и самъ онъ не могъ бы уже отличить Wahrheit отъ Dichtung и потому теперь, при взглядѣ на жуткое мѣсто, у него невольно дрожь прошла по спинѣ. Но впереди между деревьями замелькали люди: то былъ Гаврила съ загономъ.

— Въ кругу? — весь дрожа, какъ въ лихорадкѣ, спросилъ тихонько Петро.

— Въ кругу, — весь дрожа, отвѣчалъ Гаврила.

Загонъ продвинулся еще впередъ, ближе къ Сергѣю Ивановичу, и сталъ.

Мертвая тишина — только гдѣ-то попискиваютъ синички тихонько да за стѣной точно заколдованныхъ деревьевъ звенитъ и плещетъ и рокочетъ никогда не замерзающій Гремячій Ключъ. Бьются напряженно сердца и слеза застилаетъ глаза и сжимаютъ руки тяжелые штуцера… Американцы гордились уже достигнутыми въ дѣлѣ огромными результатами и предвкушали удовольствіе застрѣлить настоящаго русскаго медвѣдя. Алексѣй Петровичъ просматривалъ, разрушалъ и вновь собиралъ свои столбики цифръ и находилъ въ нихъ источникъ радости и гордости. Сергѣй Ивановичъ смутно чувствовалъ бѣду, которая грозитъ его милому лѣсу, и былъ сумраченъ: пока американцамъ удалось урвать еще немного, но кто знаетъ, что будетъ дальше? Андрей былъ блѣденъ и печаленъ и все звучала въ душѣ его вѣковѣчная пѣснь пѣсней, пѣснь о любви разбитой, пѣснь о любви желанной, Какъ это ни странно, и онъ, и Левъ Аполлоновичъ успокоились послѣ побѣга Ксеніи Федоровны значительно скорѣе, чѣмъ можно было ожидать: съ него точно навожденіе какое сразу вдругъ свалилось, а старикъ понялъ, что онъ былъ для нея только ступенью куда-то и — смирился. А отъ нея вскорѣ пришло письмо, въ которомъ она извѣщала, что поступила артисткой въ одно большое кинематографическое предпріятіе и просила выслать нѣкоторыя ея вещи. И ходили глухіе слухи, что молодой князь Судогодскій очень усидчивъ опять около нея… Вспомнилась вдругъ Андрею почему-то Лиза, которую онъ въ послѣдній разъ видѣлъ на похоронахъ Ивана Степановича. Какая странная враждебность въ этой дѣвушкѣ къ нему!.. Онъ вздохнулъ тихонько и сталъ думать о своихъ занятіяхъ въ тихомъ «Угорѣ», въ которыхъ онъ топилъ свою тоску…

Въ глубинѣ лѣса стукнулъ сигнальный выстрѣлъ.