Перунъ

«И вотъ — радуясь жизни, продолжалъ тихо и тепло старикъ, — наша капелька понеслась Ужвой въ широкую Оку, а Окой въ матушку-Волгу, а надъ серебряными разливами ихъ, въ радостномъ весеннемъ небѣ съ побѣдными кликами плыли караваны журавлей. И то несла на себѣ наша капелька тяжелые плоты, то огромныя барки и быстрые пароходы, то съ веселымъ шумомъ, играя, бѣжала она на золотую отмель, гдѣ, звонко смѣясь, купались ребятишки, то снова лѣниво и сонно колыхалась въ волнахъ, убѣгая въ синюю даль… Одинъ разъ ее проглотила-было даже востроносая стерлядь, но тотчасъ же снова выпустила ее изъ-подъ жаберъ на свободу… Уже давнымъ давно кончились синіе лѣса, прошли мимо красивыя дикія горы Жегулей и теперь вокругъ разстилались лишь жаркія, безкрайнія степи и шелъ по берегу, позванивая колокольчиками, караванъ верблюдовъ, и сверкала вдали морская ширь. И было такъ жарко, что капелька снова превратилась въ паръ и унеслась въ сверкаюшее небо…

И снова падала она шумнымъ, спорымъ дождемъ на землю, и напивалась янтарнымъ зерномъ въ тяжеломъ колосѣ, и уходила въ душистый каравай хлѣба, и утоляла голодъ людей, и снова возвращалась въ землю, въ цвѣты, въ рѣки, и снова улетала въ небо, пока какъ-то разъ не очутилась она на прекрасной, снѣговой вершинѣ, въ Гималаяхъ, гдѣ и уснула она съ милліардами другихъ капелекъ, долгимъ, тысячелѣтнимъ сномъ. И, огибая каменныя громады, тихо, медленно ползли тѣ ледяныя поля къ цвѣтущимъ полямъ, которыя виднѣлись глубоко внизу, когда солнце разрывало сѣдыя тучи, клубившіяся вкругъ вершинъ. И все теплѣе и мягче становился воздухъ, и снова проснувшіяся капельки стали сливаться въ тоненькіе, точно серебряныя ниточки, ручейки. И вотъ съ заоблачныхъ горъ, изъ-подъ сѣдыхъ тучъ понесся внизъ бѣлый, какъ серебро, потокъ, и свергался онъ въ страшныя пропасти, и извивался, играя, по зеленымъ лугамъ, гдѣ паслись стада дикихъ козъ и, наконецъ, скрылся подъ темными сводами старыхъ кедровыхъ лѣсовъ, окутавшихъ склоны Гималайи…

Тамъ, въ этомъ темномъ лѣсу, въ пещерѣ жилъ святой старецъ съ бѣлой, какъ свергающійся въ бездны потокъ, бородой. Онъ проводилъ все свое время въ трудѣ, чтеніи священныхъ книгъ и глубокихъ размышленіяхъ. Но узкія тропинки, которыя змѣились по лѣсамъ, говорили, что къ нему ходили снизу люди — тѣ, которые страдали, тѣ, которые потеряли дорогу въ жизни, тѣ, чье сердце было разбито. И они уходили отъ старца утѣшенные… И вотъ, когда наша капелька проносилась въ серебряномъ потокѣ мимо пещеры святого старца, она увидѣла, какъ оттуда вышелъ какой-то человѣкъ и сталъ берегомъ потока спускаться внизъ. Уже у подножья горы онъ остановился и, наклонившись къ ручью, погрузилъ въ него свою флягу-тыкву: ему нужно было итти безводною степью на востокъ. И капелька не знала, сколько времени пробыла она въ этой тыквѣ. Нѣсколько разъ человѣкъ открывалъ флягу и отпивалъ немножко воды и опять шелъ и шагъ его былъ медленъ: видимо, онъ слабѣлъ отъ нестерпимой жары, которую не умѣряло даже дыханіе еще недалекихъ ледниковъ Гималайи…

И вдругъ путникъ остановился и наклонился къ землѣ, а потомъ открылъ свою флягу. При свѣтѣ уже склонявшагося къ западу солнца капелька увидѣла лежащаго на горячемъ пескѣ человѣка съ закатившимися глазами и тяжело поднимающейся грудью. Путникъ посмотрѣлъ, сколько воды у него еще осталось, и, видимо, заколебался: воды было мало, а путь еще далекъ. Но онъ вспомнилъ о томъ, что слышалъ онъ отъ старца на горѣ и, склонившись, осторожно полилъ немного воды на горячую голову больного. Тотъ очнулся и открылъ глаза и путникъ далъ ему выпить остальную воду. Больному стало легче. Отдохнувъ, оба спутника пошли потихоньку дальше и, когда на утренней зорькѣ имъ пришлось разстаться, спасенный долго и горячо благодарилъ своего спасителя и на глазахъ его блестѣли слезы — тѣ самыя капельки, что тысячу лѣтъ тому назадъ качались на сѣдыхъ волнахъ Ледовитаго Океана, что будили ранней весной нашу Ужву, что спали потомъ на ледяныхъ глыбахъ Гималайи… И упала наша капелька слезой въ горячій песокъ и тотчасъ же унеслась опять въ небо, радостная, что она видѣла такое на маленькой землѣ…