Перунъ

— Мяса я не ѣмъ никакого… — уже стыдясь своего вранья, сказалъ профессоръ.

— Это что же, по обѣщанію или, можетъ, по болѣзни какой?

— Нѣтъ, не по болѣзни… — отвѣчалъ съ усиліемъ профессоръ мѣшая желтой, облѣзлой ложечкой чай. — А такъ… изъ гуманитарныхъ соображеній… ну, изъ жалости, что ли… Для чего же убивать живое существо, когда можно обойтись и безъ этого?

Кузьма Ивановичъ сдѣлалъ круглые и глупые глаза. Онъ никогда не понималъ ничего, что не касалось до него непосредственно, а это явно до него касаться не могло. Танѣ стало почему-то нестерпимо смѣшно и отъ усилій сдержать смѣхъ она сразу вся вспотѣла. Смѣшно ей было это блѣдное лицо, и голосъ профессора слабый, и то, что онъ въ очкахъ, и то, какъ онъ говорить чудно…

— Однако, въ священномъ писаніи прямо говорится, что Господь создалъ всѣхъ живыхъ тварей на потребу человѣка… — нашелся, наконецъ. Кузьма Ивановичъ.

— Можетъ быть, но это… гм., такъ сказать, дѣло личныхъ вкусовъ… — испытывая на себя досаду, сказалъ профессоръ. — Я давно ужъ не ѣмъ…

— Такъ прикажете убрать? — видя, что это дѣло рѣшеное, сорвался съ мѣста Кузьма Ивановичъ.

— Будьте добры…

— Держите, Таня!..

Таня схватила тарелку со свининой, торопливо выбѣжала въ кухню, бросила тарелку на столъ и, прислонившись къ жаркой печкѣ, такъ вся и затряслась въ неудержимомъ беззвучномъ смѣхѣ. Ѳеклиста съ неодобреніемъ, покосилась на нее: ишь, бѣса-то тѣшитъ… Ишь, покатывается!

— Совсѣмъ вы мало кушали… — съ большимъ сожалѣніемъ говорилъ Кузьма Ивановичъ, когда гости, не молясь, встали изъ-за стола. — Въ деревнѣ полагается кушать покуда некуда… досыти… Можетъ, прикажете къ вечеру курочку зарѣзать? Супруга живо оборудуетъ…

— Я едва ли вернусь сюда… — сказалъ Алексѣй Петровичъ. — Мы осмотримъ съ вами истоки Ужвы, а затѣмъ проѣдемъ лѣсами дальше… А вы тутъ останетесь, профессоръ?

— Да, пока…

— Такъ прикажете курочку? — повторилъ Кузьма Ивановичъ.

Профессоръ по опыту зналъ, что въ такихъ случаяхъ курочка обыкновенно оказывается или старымъ, синимъ и жилистымъ пѣтухомъ, котораго не беретъ никакой зубъ, или же, наоборотъ, усердная хозяйка такъ распаритъ ее, что отъ нея остаются только какія-то нитки, сказалъ:

— Нѣтъ, нѣтъ, спасибо… Я же сказалъ, что я мяса не ѣмъ…

— И куръ не кушаете?

— И куръ. Ничего живого…

— Тэкъ-съ… — растерянно проговорилъ Кузьма Ивановичъ.

Онъ рѣшительно ничего не понималъ въ этихъ дикихъ причудахъ: люди, повидимсму, состоятельные, а въ курицѣ себѣ отказываютъ…

Быстро собравшись, Алексѣй Петровичъ съ Кузьмой Ивановичемъ уѣхали, а профессоръ пошелъ на озеро посмотрѣть на «короба». Ребята собрались-было поглядѣть на чудного барина, но какъ только онъ обратился къ нимъ съ какимъ-то вопросомъ, всѣ они моментально исчезли и болѣе уже не показывались.

До озера было красивой лѣсной просѣкой версты двѣ… И какъ чудесно дышалось тутъ, какъ бодро, весело шагалось по этой песчаной, перевитой узловатыми корнями старыхъ сосенъ дорогѣ!

Узенькая, едва замѣтная тропка вбѣжала на небольшой холмикъ и среди золотыхъ стволовъ засверкала широкая гладь большого озера. А за озеромъ — темная синь лѣсной пустыни. Куда ни кинешь взглядъ — ни малѣйшаго признака жилья. Берега озера низки и жутко зыблются подъ ногой рѣдкаго здѣсь охотника и рыболова. Иногда въ бурю озеро поднимается на сжимающій его со всѣхъ сторонъ лѣсъ, рветъ волнами эти зыбкіе берега цѣлыми кусками и потомъ, когда все успокоится, по озеру изъ конца въ конецъ и плаваютъ тихо эти маленькіе островки съ деревьями и кустами и какою-то странною жутью вѣетъ отъ этихъ тихихъ, зеленыхъ кораблей…

— Ага! — подумалъ профессоръ. — Вотъ они знаменитые короба-то…

Онъ сѣлъ на большой, точно отполированный, валунъ, вкругъ котораго блестѣла своими крѣпкими, лакированными листочками брусника, и залюбовался широкимъ, зеленымъ безлюдьемъ. А тишина какая!. Вонъ неподалеку медленно, важно — «точно профессоръ какой по аудиторіи расхаживаетъ…», подумалъ старикъ, — идетъ зеленымъ берегомъ высокій журавль, то и дѣло опуская свою длинную шею въ траву, гдѣ копошились лягушки и всякая другая мелкота; вонъ, выставивъ впередъ грудь и вытянувъ длинныя ноги, похожая на древнюю острогрудую ладью, медленно и плавно летитъ надъ озеромъ сѣрая цапля; гдѣ-то въ глуши стонутъ дикіе голуби, гремитъ кѣмъ-то потревоженный могучій красавецъ-глухарь, въ порозовѣвшемъ отъ вечерняго неба озерѣ громко, пугая, бултыхается крупная рыба. И плавно колышутся на водѣ и, какъ привидѣнія, какъ сонъ, тихо-тихо плывутъ вдаль зеленые, тихіе, жуткіе корабли-островки…