Перунъ

— На этихъ дняхъ… — отвѣчалъ тотъ, щуря глаза на золотыхъ зайчиковъ въ мелкой ряби рѣки. — Мы хотимъ на этотъ разъ забраться куда поглуше…

— Вотъ хоть убей меня, не могу понять этой страсти къ мертвечинѣ! — съ непонятной досадой воскликнула Ксенія Федоровна. — Понимаю охотника, велосипедиста, врача, инженера, артиста, который отдается своему дѣлу со страстью, но это ковыряніе въ мертвомъ мусорѣ — не понимаю! Тамъ обрывокъ уже мертвой пѣсни запишетъ, тамъ поговорку выкопаетъ, которую никто ужъ и не знаетъ, тамъ словечко заплеснѣвѣлое, и радуется… А результатъ? Узналъ, что въ нашей Мещерѣ тысячу лѣтъ тому назадъ жила Чудь и что — какъ это тамъ? — людьми часто правятъ силы, которымъ человѣкъ не знаетъ даже и имени… А что изъ этого? Ничего, «такъ»… А рядомъ, мимо бѣжитъ жизнь, живая, нарядная, пестрая…

— И эта историческая жизнь такая же живая, нарядная, пестрая… — отозвался Андрей. — Слова… Слова такъ же живутъ, какъ бабочки, цвѣты или мы съ вами… Слова, какъ люди, рождаются, борются, старѣютъ и умираютъ, какъ у людей, у каждаго изъ нихъ есть своя особая біографія, какъ у людей у нихъ есть лица, то милыя, влекущія, то сумрачныя, отталкивающія, какъ у людей, у каждаго изъ нихъ есть своя особая таинственная душа. И какъ и у людей, таинственно ихъ рожденіе и таинственна ихъ смерть. Есть слова-дѣти, при рожденіи которыхъ мы присутствовали, какъ витализмъ, напримѣръ, футуризмъ, аэропланъ и пр., а многія другія — дряхлые старички, которые доживаютъ тихонько свой вѣкъ на нашихъ невнимательныхъ глазахъ, какъ какая-нибудь «тріодь», «сумный», «городище» или странный для насъ «перочинный» ножъ. И у насъ «Перунъ» умеръ, а у галичанъ — живъ: такъ называется тамъ и до сихъ поръ молніи, ударившая во что-нибудь. Есть слова получившія сразу всемірную извѣстность и право жительства во всѣхъ языкахъ, какъ «трэстъ», «растакуэръ», «автомобиль», и есть слова, которыя отъ рожденія поселились въ зеленой, провинціальной глуши, какъ нашъ древлянскій «пыринъ»[1], напримѣръ, или волжскій «стрежень» или наше древлянское «вырево»…

— А что это такое «вырево»? — съ ласковой насмѣшкой, глядя въ его оживившееся лицо, спросила Ксенія Федоровна.

— У крестьянъ нашихъ это длинная, затяжная ссора, канитель, чепуха… — сказалъ оживившійся Андрей. — Слова… Да это волшебный міръ! Царство ихъ — сверкающая розсыпь, которою я не устаю никогда любоваться, наслаждаюсь ихъ звуками, наслаждаюсь ихъ душами. Вѣдь каждое слово это какое-то милое окошечко въ манящую таинственную безконечность духа человѣческаго. А какъ радостно бываетъ иногда разгадать слово! Вотъ недавно понялъ я, что такое «опенки»: о въ на нашемъ языкѣ всегда означаетъ окруженіе, округъ, вокругъ, а затѣмъ идетъ пень и получается, что опенки это только о-пеньки, то есть, тѣ, что растутъ вокругъ пня, то есть, какъ разъ то, что и составляетъ самый яркій признакъ этого милаго, веселаго, дружнаго грибка. Точно такъ же подушка это то, что кладутъ подъ ушко, а нѣмецъ происходитъ отъ нѣмой, ибо онъ ничего не можетъ сказать… И не странно ли, что Богъ, богатырь и богатство имѣютъ, повидимому, одинъ корень? И развѣ не смѣшно немножко, что начальство, началитъ — т. е. наказывать — и начало тоже, видимо, отъ одного корня? И у каждаго есть или, по крайней мѣрѣ, должно быть слово или немногія слова, которыя онъ произноситъ только въ самыхъ глубинахъ души своей, куда, какъ въ скинію Господню, не имѣетъ права входить никто, и есть, наоборотъ, слова, которыя я, напримѣръ, готовъ повторять безъ конца, въ которыхъ я слышу сладкую волнующую музыку, ту вѣчную поэму творенія, тотъ утренній вѣтеръ, который, по словамъ Торо, слышутъ только немногія уши… И, можетъ быть, долгъ каждаго дѣйствительно культурнаго человѣка состоитъ въ томъ, чтобы въ теченіе своей жизни внести хоть одно красивое новое слово въ эту общую сокровищницу человѣческую, хоть одну только жемчужинку…

Онъ разрумянился и похорошѣлъ. Сергѣй Ивановичъ съ удовольствіемъ слушалъ: въ немъ совсѣмъ не было этой способности такъ ощущать, такъ выражать скрытую красоту жизни и поэтому это свойство своего друга онъ особенно цѣнилъ. Ксенія Федоровна задумчиво чертила кончикомъ зонта по влажному песку и никакъ не хотѣла себѣ сознаться, что эти красивыя и для нея во всякомъ случаѣ новыя маленькія откровенія трогаютъ ее, и иногда вскидывала на Андрея мягко-насмѣшливый взглядъ.

— Да… — вздохнула она легонько. — Дѣти любятъ погремушки…