Перунъ

И, какъ всегда, въ сопровожденіи Рэкса онъ спустился, не торопясь, во дворъ и мелкими старческими шагами пошелъ росистой луговиной къ службамъ. Завидѣвъ старика, куры, утки, индѣйки, выпущенныя уже вставшей, но еще невидимой Марьей Семеновной, домоправительницей, на волю, со всѣхъ ногъ бросились къ нему, ожидая обычнаго угощенія. И онъ остановился посреди двора и, погрузивъ руку въ глубокій карманъ пальто, бросилъ птицѣ заготовленныя еще съ вечера крошки и кусочки. И всѣ эти Пеструшки, Хохлатки, Цыганки, Косолапки жадно ловили кормъ, и лѣзли одна черезъ другую, и дрались, и, схвативъ корочку покрупнѣе, во всѣ лопатки неслись прочь, преслѣдуемыя менѣе счастливыми товарками. Тутъ же между ними вертѣлся давній знакомый Ивана Степановича, старый воробей Васька, пестрый, крикливый и жадный: онъ всегда старался утянуть что покрупнѣе и часто на лету едва справлялся со своей добычей. Изъ пріотворенной двери темной кладовки со снисходительной улыбкой на кругломъ, полномъ, съ двумя подбородками лицѣ, смотрѣла домоправительница, Марья Семеновна, пожилая, степенная женщина, въ темномъ платкѣ и съ тяжелой связкой ключей въ рукахъ.

— Съ добрымъ утромъ, Иванъ Степановичъ… — сказала она. — И что вы все балуете ихъ? Вѣдь я ужъ ихъ кормила…

— Съ добрымъ утромъ, Марья Семеновна… — отвѣчалъ старикъ. — Ну, такъ что же, что кормили? Пусть полакомятся…

— Да вѣдь не хорошо закармливать птицу… Нестись не будетъ…

— Ну, не будутъ… Будутъ!.. А если на одно яйцо и будетъ меньше, такъ какая же въ этомъ бѣда? Ну, ты… — строго обратился онъ къ старой палевой индюшкѣ. — Ты что клюешься? Я тебѣ дамъ молодежь обижать!.. Ну, больше ничего нѣтъ, все, не взыщите. А то и Марья Семеновна вонъ бранить насъ будетъ… Идемъ, старина, дальше…

Рэксъ тяжело качнулся и пошелъ за Иваномъ Степановичемъ. Марья Семеновна, звеня ключами, озабоченно переходила изъ одной кладовки въ другую, а оттуда на погребъ, изъ погреба въ теплый, пахучій коровникъ, гдѣ уже слышно было аппетитное цырканье молока въ подойникѣ: то доила двухъ чудесныхъ, блѣдно-рыжихъ симменталокъ ловкая, оборотистая Дуняша, ея помощница. Иванъ Степановичъ всегда удивлялся той массѣ какихъ-то невидимыхъ дѣлъ, которыя Марья Семеновна озабоченно продѣлывала въ теченіе дня, но она не позволяла легкаго отношенія къ этимъ своимъ никогда не кончающимся мистеріямъ.

— Вы пишете и пишите себѣ, а въ бабьи дѣла не суйтесь… — резонно говорила она. — Вѣдь, сливочки топленыя къ кофею вы любите? И булочки чтобы тепленькія были? И чтобы окрошка была похолоднѣе? Ну, такъ и надо все это обдумать и заготовить… Вы думаете, что такъ все готовое вамъ съ неба валится?..

Изъ дверей конюшни послышалось тихое, ласковое ржаніе: то Буланчикъ привѣтствовалъ стараго хозяина. Иванъ Степановичъ подошелъ, приласкалъ умненькую буланую головку и поднесъ своему любимцу на ладони кусокъ сахару и тотъ бархатными губами осторожно взялъ его и, кланяясь, сочно захрустѣлъ своимъ любимымъ лакомствомъ и умнымъ, темнымъ глазкомъ покашивалъ все на хозяина. Буланчикъ былъ разумыая, но чрезвычайно самолюбивая лошадка. Въ дѣлѣ былъ онъ чрезвычайно старателенъ безъ всякаго понуканія, но любилъ, чтобы его стараніе видѣли и замѣчали. И не только кнута, даже грубаго окрика онъ не выносилъ…

— Съ добрымъ утромъ, Иванъ Степановичъ!.. — послышался ласковый голосъ. — Какъ почивали?

— А, Гаврила, здравствуй… Все слава Богу?

— Все какъ нельзя лучше, Иванъ Степановичъ… — отвѣчалъ Гаврила, невысокій, складный въ своемъ сѣромъ казакинѣ съ зелеными выпушками лѣсникъ съ рыжеватой бородкой вкругъ блѣднаго лица и глазами тихими и какъ будто немножко тоскливыми, какъ лѣсныя озера.

Онъ былъ большимъ пріятелемъ Ивана Степановича, котораго онъ уважалъ за знаніе лѣса и за любовь къ нему, за толкъ въ оружіи, въ собакахъ и въ охотничьемъ дѣлѣ. Иногда онъ пробовалъ для разгулки читать книги Ивана Степановича, но не понималъ въ нихъ ничего и не понималъ, для чего это нужно описывать разныхъ людей и все, что они тамъ выдумываютъ и дѣлаютъ — и живые-то они до смерти надоѣдаютъ!.. Оттого и ушелъ онъ отъ нихъ въ лѣса… Изъ сарая между тѣмъ слышалось нетерпѣливое царапанье и жалобный визгъ.

— Васъ зачуяли… — улыбнулся лѣсникъ. — Прикажете выпустить?

— Выпусти, выпусти…