Перст судьбы

Сорок восьмой день или уже сорок девятый? Я приподняла гобелен, висевший на стене в изголовье моей кровати. Гобелен, конечно, громко сказано – это просто кусок французской саржи, на котором нарисованы сад и птицы. Не слишком красивая вещица, но под ней удобно прятать всякие мелочи. И еще на стене, прямо на штукатурке, можно что-нибудь нацарапать. Арабелла никогда не осматривает стену под гобеленом. Каждый день, с тех пор, как лурс сидит в «Колодце дьявола», я провожу ножиком черту на стене. Лучше бы я чертила ножом на своей коже. Витали в ловушке уже сорок восьмой день без еды. Правда, в колодце есть вода – тоненькая трубочка проложена в стене. Если подставить под нее ладони, можно набрать глоток воды за минуту. Вода постоянно капает на пол, кап-кап-кап слышится с утра до вечера. Да, да, я уверена, что слышу звон падающих капель. Вода медленно стекает ко второму отверстию – туда пленник ходит мочиться. А вот гадить приходится в один из углов: отверстие в полу слишком маленькое, чтобы туда спускать экскременты. О, какая изощренная пыточная! Ее придумал сам великий Андреа Беман вместе с другими ловушками замка.

Зачем?

Все повторяют – от воров и бандитов, от похитителей казны, от незваных гостей, от чужеземных врагов и местных изменников. Витали спросил: чему служат ловушки? Вот именно – чему?

Неужели в самом деле король ходил в тайную комнату и смотрел, как умирает королева Мария? Теперь, когда Витали сказал мне об этом, я допускаю: вполне может быть. Король считал сострадание пороком. Прежде я никогда над этим не задумывалась. Да и теперь не собиралась ломать голову над тайной смерти королевы. Если честно, то покойную королеву Марию я терпеть не могла. Она была еще хуже Арабеллы. Пусть ее судьба волнует Гвидо и Франческо: это их мать, меня же родила смуглая иноземка-невольница, имени которой никто в замке уже не помнит. Никто даже не удосужился мне рассказать, что сталось с моей матерью. Я как будто на глухую стену натыкалась, когда спрашивала о родительнице. Отец, правда, сразу же после рождения признал меня и во всем уравнял с законными детьми, но я знаю (и все живущие в замке об этом помнят), что по рождению я могла с таким же успехом сделаться невольницей и служанкой. А стала принцессой. Принцесса-невольница. Королева-раба. Что может быть хуже такой доли? Я однажды видела маленьких смуглолицых невольниц в деревянной клетке на базарной площади. Их распродали всех за час, да еще глава цеха сукновалов поругался с одним из грандов из-за последней девчонки: каждый утверждал, что заплатил за невольницу первый. Никто не использует рабов в мастерских или на стройке: их – девчонок и мальчишек – покупают богачи для любовных утех. Я могла бы стать точно такой же девочкой в клетке. Меня спасла милость короля.

«Чему служат ловушки?» – спросил Витали.

Именно «чему», а не «кому».

В прошлом году в «Колодец стонов» провалился стражник, когда пытался тайком подняться в комнату к служанке. Как уже говорилось, на третий этаж в любое время можно пройти беспрепятственно по наружной лестнице, но парень перепутал третий этаж со вторым и свалился в «Колодец стонов». Он умер так же, как Пират, только мучился гораздо дольше. Похоже, что в колодец попадают гораздо чаще свои, чем чужие. Бедняга Пират. Будучи еще котенком, он заскочил в мою комнату и, цепляясь за этот самый гобелен, забрался на карниз. А вот спрыгнуть вниз побоялся. Пришлось громоздить на прикроватные сундуки стул и скамеечку и снимать полосатого разбойника. Пират умер, а следы его когтей до сих пор еще видны на сарже.

* * *

Я одеваюсь и выглядываю в коридор: нет ли поблизости Ирмы. Нет, Ирмы, по счастью, рядом нет. В коридоре старшая фрейлина Арабелла выговаривает кастелянше за плохо постиранное белье. Арабелла, как всегда, в черном платье с глухим воротом и длинными верхними рукавами. Она пристегивает их крупными жемчужными пуговицами. Гвидо рассказывал, что этими рукавами удобно душить. С тех пор я с опаской поглядываю на руки Арабеллы, большие, с сильными пальцами, крестьянские руки.

Я дожидаюсь, когда кончится учиненный по всем правилам разнос, и подхожу.

– Ада, ты плохо выглядишь. Не хочешь поехать за город? На прогулку. Все едут. – Сегодня у Арабеллы хорошее настроение, что, в принципе, редкость.

– Ты знаешь, что лурс до сих пор сидит в ловушке? – спрашиваю я.

– Знаю. – Лицо Арабеллы как-то подбирается. Как будто сжимается в кулачок. Можно сжать лицо в кулачок? Не знаю. Но что-то очень похожее происходит с ее лицом, особенно губы, на них как будто накинули сеточку из злобных морщин.

– Но он же умирает там с голоду.

– Мы ничего не можем сделать. А раз ничего не можем сделать, незачем об этом и говорить.

– Виолетта умирала так же.

– Во дворце в одной из ловушек всегда кто-нибудь умирает. Я на эту тему не разговариваю.

Арабелла уходит, шурша юбками.