Перст судьбы

Я вставляю медный ключ в прорезь замка, поворачиваю. Тяжеленная дверь легко распахивается – старинный механизм по-птичьи щелкает где-то внутри стены. Я шагаю на крыльцо. Еще не до конца стемнело, но повсюду горят огоньки. Они висят на тонких канатиках, что натянуты от замка к стене, и кажется, что двор полон разноцветными светляками. Ирма уже выбралась из дворца: я вижу ее – впереди мелькает ее отороченный беличьим мехом фиолетовый плащ, тот самый, что она выменяла у меня на модную зеленую юбку. Получается, у нее был еще один ключ, кроме того, утерянного? Но зачем ей понадобился второй? Для кого? Может быть, это ключ Франческо? Или Гвидо? Гвидо с утра притворяется больным, но я знаю, что он непременно отправится в город, только позже, около полуночи. Во время карнавала любого обитателя замка пропускают за ворота, никто из стражей не спрашивает, куда и зачем ты идешь. Если король выдал тебе ключ от «калитки», значит, можешь отправляться в город ночью. Откуда стражникам знать, что ключ я украла?

* * *

Все утро накануне карнавала я просидела в Северной башне, открыв окно в свинцовом переплете и наблюдая за базарной площадью (сквозь маленькие квадратные стеклышки ничего не разглядеть, они пропускают только свет).

На площади царила суета, торговцы устанавливали лотки, раскладывали товары. Скрипели колеса телег, ржали лошади, а крики ослов звучали отвратительным хором. Многие торговцы не успевали вытащить товар из больших ивовых корзин: маски, карнавальные балахоны и разноцветные фонарики шли нарасхват. Жители ближайших кварталов спешно украшали свои дома: цветы, гирлянды, ветки лавра, яркие ленты пестрели всюду, свешиваясь с балконов, лоджий, из распахнутых окон. Богачи развешивали на специальных крюках, вбитых в стены на уровне двух человеческих ростов, дорогие ткани и ковры. Франческо утверждал, что на этих крюках горожане вешают своих врагов. Прежде я верила Франческо, но потом решила, что он врет: у нас в замке тоже есть такие крюки, но мы давно не украшаем коврами наружные стены. Железные крюки проржавели, а новые привезли два года назад из мастерской да так и сложили в кладовой рядом с библиотекой. Они там лежат до сих пор.

С наблюдательного поста меня прогнала бабушка.

– Что ты здесь высматриваешь? А? – Старуха черной вороной возникла у меня за плечом.

Как всегда, она передвигалась бесшумно, поговаривали, что вдовая королева-мать на самом деле настоящая ведьма, особенно упорно об этом болтали после кончины Ви.

Я вздрогнула всем телом. Бабушки я боялась даже больше, чем отца. Отцу было некогда меня воспитывать, а у бабушки времени вдосталь, книг она не читает, и потому ей ужасно скучно. И как только она меня нашла? Впрочем, догадаться нетрудно: если меня нет в библиотеке или в своей комнате, значит, я торчу здесь, в башне.

– Кого-то высматриваешь?

– Нет, никого, – беспомощно пролепетала я.

– Врешь! – Она схватила меня за руку.

Я вся съежилась.

Подумала, сейчас она потащит меня в каменный мешок, в «Колодец стонов» – тот самый, где два месяца держали Ви. Говорят, в том колодце нарочно сделаны отверстия в стенах, чтобы можно было разговаривать с пленником и, сидя в черной комнате, слышать его мольбы, раз за разом повторяемое: «Выпустите меня!»

– Н-не вру. Просто смотрю.

– Иди, делом займись! – Она толкнула меня в плечо. – Лентяйка! Я говорила твоему отцу: не надо брать девчонку в замок, бастард – испорченное существо.

Я кинулась бежать. Говорят, Ви умоляла часами, чтобы ее выпустили, кричала, что готова уйти в монастырь, что согласна на все, лишь бы Мастер ключей открыл ловушку. Два месяца в каменном мешке без единой крошки. Перед смертью у нее выпали волосы и сошли ногти, она плакала кровавыми слезами. Франческо рассказывал, что король каждый день приходил и подолгу сидел в кресле, наблюдая, как умирает его младшая сестра. Она и его умоляла. Но король был непреклонен.

Непреклонен.

Ненавижу это слово.

После смерти Виолетты мне приснилось, что я тоже провалилась в ловушку. Напрасно я ощупывала каменные осклизлые стены, пытаясь отыскать выход, – в колодце не было даже намека на дверь. Было только стекло. Зеркало, которое отражало меня, в ночной рубашке, с растрепанными волосами, босую. Стоял ли там кто-нибудь снаружи за стеклом или нет, я не знала. Горел желтый фонарик – за литым стеклом мерцал холодный огонек лурсского огня – свет, который светит, но не может обжечь.

В ужасе я принялась колотить кулаками по стеклу и орать:

«Выпустите меня!»

Я кричала, даже когда проснулась. Ничего не соображая, я кинулась к двери спальни. Она почему-то против обыкновения была заперта на ключ. Всегда открытая дверь была заперта! Напрасно я дергала медную ручку: она не желала поворачиваться. И тогда я вдруг уверилась, что меня за все мои провинности, за мою неисправимую дерзость скинули в колодец. Навсегда. Я попросту обезумела от ужаса. Ничего не соображая, я дергала изо всех моих детских силенок дверь и вопила: «Выпустите меня».

До тех пор, пока эта проклятая дверь не открылась и на пороге не возникла Арабелла.