Перпендикулярный мир

Пупыкин здешний от нашего Пупыкина отличался разительно. И не только потому, что отрастил усы и еще более облысел, и не только потому, что одет был в черный костюм с красным галстуком — но взгляд — какой же у него взгляд! Разве такой человек смог бы участвовать в утренних забегах и пресмыкаться перед Удаловым? Взгляд у Пупыкина был тигриный, тяжелый, из-под сведенных бровей.

Другой Пупыкин, с доброй лукавой усмешкой, глядел на Удалова с большой картины, что висела на стене, за живым Пупыкиным. На картине он принимал букет роз от девчушки, в которой Удалов сразу угадал младшую дочку Пупыкина. На заднем плане толпились рукоплещущие зрители, среди них и сам Удалов.

И тяжелым взглядом Пупыкин уперся в Удалова.

И все люди, что сидели за ножкой буквы «т», тоже уперлись в Удалова тяжелыми взглядами.

Вот смотрит на него главстрой Слабенко. Ох, и суров этот взгляд! Вот уставился, наглец какой, архитектор Оболенский. Забыл уже, как из окна прыгал? А это взгляд редактора Малюжкина. Тоже не без тяжести. Неужели и Малюжкин, радетель за гласность, так переменился? А старик Ложкин…

Удалов не успел рассмотреть остальных, как Пупыкин открыл рот, медленно открыл, с оттяжкой, показал мелкие зубы и рявкнул:

— Садись, с тобой потом разберемся!

И тут же все отвернулись от Удалова. Будто его и не было.

Удалов нашел место с краю стола, сел, а Малюжкин, что был рядом, отодвинулся, скрипнув стулом.

— Продолжай, Мимеонов, — сказал Пупыкин.

Мимеонов, уже год как снятый у нас с должности директора фабрики пластмассовых игрушек, потому что был ретроградом, принялся перебирать бумажки, которые он держал в руках.

— А ты нам не по бумажке, — сказал Пупыкин. — По бумажке каждый наврет. Бумажки ты для ревизии оставь, а с нами, со своими товарищами, говори открытым текстом. Опозорился?

— Опозорился, — подтвердил Мимеонов, — по имею объективные причины. — Он все же развернул бумажку и быстро начал читать: — За прошедший год вверенная мне фабрика перевыполнила план на два и три десятых процента, выпустив для нужд населения изделий номер один — шестьсот двадцать пять, изделий номер два-бис — двести тридцать четыре, в том числе…

— Стой! — остановил его Пупыкин. — Ты лучше расскажи, почему ты наш родной город чуть не погубил.

— А я неоднократно сообщал вам, Василий Парфеныч, — сгнили фильтры. Надо производство останавливать.

— Какие будут предложения? — спросил Пупыкин.

— Я думаю, что сделаем фельетон, — предложил Малюжкин. — О некоторых хозяйственниках. Не пощадим.

— А вдруг в области прочтут? — спросил Оболенский, нагло улыбаясь. — И комиссию к нам, а?

— Пускай прочтут. Нам гласность не страшна, — ответил Пупыкин твердо. — Пускай весь мир читает.

— И там тоже? — выкрикнул старик Ложкин. — Империалисты тоже?

— Это ты, Ложкин, брось! — рассердился Пупыкин. — Тебя здесь как ветерана держат, а не как провокатора.

— У меня есть предложение, можно? — спросил Савульский. Его Удалов тоже знал, он работал санитарным главврачом. — Мы провели анализы. И выяснили, что выброса с завода детской игрушки не было.

— Вот это да! — даже Пупыкин удивился. — А что же было?

— А была туча неизвестного происхождения, которая прорвалась в наше родное небо из-за пределов района.

— Можно поправку? — спросила директорша музея. — Мне кажется, что туча могла прийти из-за пределов нашей области.

И тут Удалова черт дернул за язык.

— Я думаю, — сказал он, — что этот дождик вернее всего приплыл к нам из Южно-Африканской Республики, от тамошних расистов.

— А что? — Пупыкин даже привстал в кресле. — А что? Расисты — они плохо к народу относятся… — Но тут до него дошло, что Удалов допускает перебор. Он сел обратно, насупился и сказал:

— Ладно. Ты, Малюжкин, подготовь материал про тучу из Тотемского района. Ты, Удалов, считай, уже допрыгался. А ты, Мимеонов, учти — твой вопрос с повестки дня не снят. Еще один такой выброс — выброшу тебя из города. Сам знаешь куда. Какой следующий вопрос?

— Градостроительство, — сказал Оболенский.

— Вот это мне по душе. Давай сюда картинки.

По знаку Оболенского молодой порученец открыл дверь. Десять юношей и девушек втащили десять стендов и установили их рядом. Удалов с ужасом понял, что позывы и надежды Оболенского достигли в этом мире сказочных масштабов.

— Вот наша главная улица. Наше завтра, — сказал Оболенский.

— Улица имени Василия Пупыкина, — прошелестел чей-то голос.

— Кто сказал? — нахмурился Пупыкин. — Ведь знаете, чего я не терплю. Ты, Ложкин?

Пойманный на месте преступления Ложкин потупился и сказал:.

— Вы, Василий Парфенович, не терпите лести и подхалимажа.

— И заруби себе это на носу. Народ будет решать, как назвать наш проспект. Народ, а не ты, Ложкин.

На перспективе через город тянулась магистраль шириной в полкилометра. По обе стороны ее возвышались различные, но чем-то схожие здания. Каждое опиралось на множество колонн, над каждым рядом колонн портики с фигурами. На крышах также статуи. Все здания изукрашены финтифлюшками и похожи на юбилейные торты.