Перпендикулярный мир

— Мне трудно поверить глазам, — сказал Удалов. — Ты — это я. И в то же время ты — это не я. Как это могло произойти? И мама с папой у нас одинаковые, и в школы мы ходили одинаково. И характер должен быть одинаковый.

— Я не хочу тебя слушать, — отрезал двойник. — Надо еще разобраться, на чью мельницу ты льешь воду.

— Ну — воще! — возмутился Удалов. — Сейчас же говори, что произошло в Гусляре? Что за катаклизмы такие?

— Открой! — раздался голос за дверью. — Открой, мне надо!

Голос принадлежал Римме-секретарше.

— Подожди, кисочка! — испугался двойник. — Я к тебе выйду.

— Открой, тебе говорят! — приказала Римма.

— Что будет, что будет? — Двойник стал крутить головой, искал, куда бы спрятать Удалова. Над их головами было небольшое окошко — оно вело на черную лестницу.

— Лезь туда! — шепотом приказал двойник.

— Не полезу!

Тут дверь распахнулась — не выдержал крючок, и Римма увидела, как ее муж отпихивает себя же, только совершенно голого. Римма завопила как зарезанная и выпала из ванной — снова в обморок.

Со двора послышался резкий звук сирены.

— Меня, — сказал двойник, глядя на распростертое тело жены. — Вызывают. Уже актив начинается, а я здесь…

В его голосе была полная безнадежность.

— А ты скажи, что не можешь, — посоветовал Удалов. — Мол, жена заболела.

— Да ты что? — удивился двойник. — Меня же вызывают!

— Тогда я скажу, — заявил Удалов.

Двойник повис на нем как мать, что не пускает сына к бандитам. Удалов сбросил его с себя и высунул голову в окно. Под окном стоял мотоцикл с коляской. В нем капитан Пилипенко. Давил на сигнал.

— Удалов! — закричал Пилипенко. — Личное приказание — тебя на ковер. Садись в коляску!

— Я не могу, я из ванны.

— Мне плевать, — ответил Пилипенко. — Если сам не спустишься, под конвоем поведу.

И тут за спиной Удалова раздался крик:

— Иду, спешу! Сейчас!

И послышался топот.

Удалов понял, что в таком состоянии его двойник — не боец. Он догнал его у дверей ванны, где двойник замер над распростертым телом Риммы.

— Послушай, — сказал Удалов. — Нельзя тебе в таком состоянии на актив. Отговорись чем-нибудь.

— Ты ничего не понимаешь! Речь идет о жизни и смерти.

Римма шевельнулась, попыталась открыть глаза.

— Сейчас она в себя придет, — сказал Удалов.

— И побежит к нему! Она меня погубит!

— Не рыдай, — сказал Удалов. — Есть выход. Оставайся здесь, а я с Пилипенкой поеду на этот самый актив.

— Тебя узнают!

— Кто меня узнает? Я же — ты.

— Как только ты начнешь говорить, они догадаются.

За окном снова взревела сирена.

— Я буду молчать. Не впервой отмалчиваться на совещаниях. Я привычный. У тебя специфических грехов нету?

— У меня вообще грехов нету.

Римма опять пошевелилась, и двойник вздрогнул.

— Улаживай свои семейные дела и бегом на центральную площадь. Спрячься за памятником. В перерыве я к тебе выбегу и ты меня заменишь. Ясно?

Двойник кивнул и лихорадочно прошептал:

— Только молчи! Кивай и молчи. Не то мне конец.

Удалов кинулся в комнату и распахнул шкаф. Слава богу, шкаф на месте и вещи лежат как положено. Вытащил выходной костюм, тот, что Ксюша в Вологде покупала, начал было натягивать на голое тело, сообразил, достал белье и с бельем в руке, как с белым флагом, выскочил к окну, помахал Пилипенко:

— Айн минут! — крикнул ему.

Сжимая галстук в кулаке, выбежал в коридор. Его двойник сидел на корточках перед молодой женой — ничего не соображал.

Удалов повторил:

— За памятником! Черные очки надень, помнишь, где лежат?

И выбежал на лестницу. Метнулся к минцевской квартире, хотел предупредить Минца, что скоро придет, и остановился в изумлении. На замочной скважине веревочка с пластилиновой пломбой — опечатана квартира. Значит, умер старик. Да какой он старик? Шестидесяти нет. Эх, зря связался с двойником, надо бы поскорее узнать, что произошло с профессором, — ведь такая же опасность может грозить ему в нашем мире. Не думаем мы о здоровье, а потом поздно.

С этой мыслью, под вой сирены Пилипенко, Удалов выбежал во двор, с ходу вскочил в коляску. До Гордома долетели в пять минут, Пилипенко затормозил так, что Удалов вылетел из коляски головой вперед, и его подхватил какой-то незнакомый молодой человек.

— Корнелий Иванович! — сказал он укоризненно, помогая Удалову подняться. — Ждут вас, серчают.

И буквально поволок Удалова наверх по знакомой лестнице, к кабинету Предгора. Удалов старался на ходу завязать галстук.

В приемной было тесновато — три стола, за ними три секретарши. Все молодые, яркие, наглые, перманентные, все похожи на Римму. А у двери, обитой натуральной кожей, два молодых спортсмена в серых костюмах, как стража у врат богдыхана, но с красными повязками дружинников на рукавах.

Молодой человек подтолкнул Удалова, один из спортсменов прижал его к себе, второй провел ручищами по бокам.

— Ты чего? — удивился Удалов.

Спортсмен не ответил, молодой человек открыл дверь кабинета, и Удалова втолкнул внутрь.

В кабинете сразу наступила тишина.

Знакомо, буквой «т», стояли полированные столы.

За главным столом, на месте Велосельского, сидел Пупыкин.