Перевернутое небо

Я долго безутешно страдал, спрятавшись от всего живого с головой, под одеяло своей постели. Поэтому объяснить, что понесло меня тогда в Грецию, теперь объяснить не могу. Скорее всего, мерзопакостная жизнь. Без надежд и без просвета. Жизнь непонятого, невостребованного человека. Жизнь – не жизнь. А может, желание убедиться, что «В Греции всё есть», как писал когда-то мой любимый Чехов.. Не знаю.

Кто-то сказал:

- Терминал «А». Борт номер 108. Поторопитесь – посадка закончена.

- А как туда пройти? – спросил я.

- Прямо, - сказал кто-то. Поторопитесь – посадка закончена!

Я, было, побежал, но потом вернулся.

- Мне нужно в Грецию, - сказал я. – Вы уверенны, что этот борт мой?

- Уверенны. Поторопитесь – посадка закончена, опоздаете!

Но мой борт меня ждал.

И на борту меня ждали…

И приветливые стюардессы, и улыбчивые пассажиры. Они, я думаю, все понимали, что пишущие люди на дорогах не валяются, что их надо беречь при любых ообстоятельствах, при самых глупых режимах. Потому, что даже у внешне несокрушимых и даже вульгарных писателей души бывают очень нежные и легкоранимые. Что уж говорить о!..

Приветливая стюардесса пристегнула на моей талии ремень безопасности, помахала рукой, и с улыбкой ушла за ширму, отделяющую салон самолёта от кабины пилотов.

Потом, я заметил, долго разглядывала меня сквозь узкий просвет между шторками ширмы.

А когда самолёт набрал высоту и погасли предупредительные табло, из-за ширмы в салон вошёл командир авиалайнера, крепыш грек.

- Что с вами? – негромко спросил он по-гречески, склонясь надо мной. – Мы все видим, что с вами не всё в порядке. Это так?

- Так, - по-гречески негромко ответил я.

- Что-то случилось?

- Я не знаю, как мне жить.

Командир авиалайнера задумчиво кивнул.

- Этна! – окликнул он наблюдавшую за нами стюардессу – позови Анасиса!..

К нам подошёл ещё один крепыш- грек с нашивками на рукавах кителя униформы.

Нагнулся, долго смотрел мне в глаза.

- А я что говорил? – глянул он на командира. И опять посмотрел мне в глаза – Здесь же всё написано, как на папирусе: человек в западне.

- Выход есть?

- Только один.

- Зонтик?

- Он.

- Вы когда-нибудь летали с зонтиком в руках? – обратился ко мне командир.

- Нет.

- Мы вам можем предложить только один выход из создавшегося положения – полёт с зонтиком с высоты десять тысяч метров.

- Зачем?

- Мы этого не знаем определённо, но предполагаем, что… Анасис, изложи суть своей теории.

- Вы слышали что-нибудь о писателе Маркесе? – спросил Анасис, не отрываясь от моих глаз.

- Да!

- Помните, в одном его произведении, когда умер уважаемый всеми глава рода, пошёл дождь из микроскопических жёлтых цветов?

- Помню.

- Просто так человек написать об этом не мог. Он должен был предварительно прыгнуть с зонтиком с высоты десять тысяч метров.

Я опешил:

- Почему вы так думаете?

Анасис пожал плечами:

- Такова моя теория. Сидя за столом, такого во век не напишешь.

Он сделал знак рукой стюардессе Этне.

Этна принесла три разноцветных зонтика – красный, жёлтый и голубой.

- Выбирайте! – сказал командир.

Завидев зонтик жёлтого цвета, я бессознательно выкрикнул:

- Жёлтый!

А потом спохватился:

- Но я же на такой высоте превращусь в сосульку.

- Чем так жить, - сказал командир авиалайнера, - лучше разбиться звонкой сосулькой, слетевшей с большой высоты – хоть кто-то услышит.

- Но можно и не раэбиться, - сказал Анасис. – Пример тому – великий Маркес!.. – он открыл выходной люк самолёта. – Удачи!

На меня пахнуло холодом космоса.

Прозвучал громкий хлопок.

Я открыл глаза…

За распахнутой ветром форточкой метался первый снег.

6.

За окном всё мело и мело…

- Зина! – сказал я в телефонную трубку соседке по площадке этажа. – Сегодня какое число?

Двадцать пятое, - откликнулся знакомый голос.

- Декабря?

- Ноября.

- Вы видели, как метёт за окном?

- Третьи сутки метёт. Ты что, только очнулся.

- Нет. Заработался, видно.

- А-а! Про что пишешь?

- Про любовь.

- Эх! Будь моложе, я бы тебе помогла…

- Я про это, Зина, с натуры никогда не пишу. Об этом хорошо пишется в разлуке.

- А-а! Почитай!

- Долгая история, Зина.

- Почитай! Я в постелях любовь страсть, как люблю!

- Зин, я пошутил. Я пишу о другом… Я пишу про весну. Представляете: сад в цвету. В белом-белом. И на фоне неземной красоты где-то плачет ребёнок. И, чем красивее мы видим цветок, тем надрывней и невыносимее детский плач… Потом от цветка вишни срывается один лепесток, и медленно падает на ярко-зелёную траву. Падает, падает… Упал. А в ярко-зелёной траве, в неземной красоте происходит земной беспредел. Жёлтую солнышко-бабочку заглатывает изумрудного цвета лягушка. Лягушку – серебристый красавец уж. Ужа сжирает симпатяга ёж. Ежа раздирает на куски рыженькая милая лиса… И плач ребёнка звучит еле слышно, как писк проснувшегося комара. Он уже никого не тревожит. Вот о чём я пишу.

Помолчали.

- Ну, что скажете, Зин? Алло, алло! Зина, вы слышите?

В дверь позвонили.

Пришла обеспокоенная, довольно молодая соседка по лестничной площадке Зина.