Перевернутое небо

Стояла запущенная, неприбранная осень разочарованных «новой» жизнью людей. – с застывшими на проводах прозрачными каплями влаги, с мусором переполненных урн на тротуарах и с безразличными ко всему прохожими.

У обочины ржавой от опавших листьев улицы стояла девушка под жёлтым зонтиком.

У меня закружилась голова…

- Ты сегодня ел? – обеспокоенно спросил Антон, сидя рядом со мной в своём частном такси. – Да что такое? Что с тобой?

- Я только что видел девушку под жёлтым зонтиком, - ответил я.

Антон укоризненно смотрел:

- Ну, и что?

- Ничего. Я не смог разглядеть её лица – ты слишком быстро промчался мимо неё. Может, вернёмся? А? Давай, вернёмся, Антон!

Я образом этой девушки стал бредить. Я тосковал по ней. Я не мог жить без неё. Порою мне даже думалось, что встретив снова, всю жизнь носил бы её на своих руках… Я даже посвятил ей небольшой, почти крохотный, но вполне осознанный рассказ под названием -

ВЬЮГА

«В трёхдневном завывании ветра за окном звучала беспросветная тоска и усталость. Так же, как и в монотонном поскрипывании маячтника старых ходиков на бревенчатой стене комнаты. Тоска и усталость. Тоска и усталость. Тоска и усталость…

      А Маруся проснулась бодрой и счастливой.

– Мамочка родная! – радостно охнула она, открыв глаза.

      И, торопливо задув оплывшую за ночь почти сгоревшую на блюдце свечку, переполненная любовью, в одной длинной ночной сорочке весело подбежала к замёрзшему окну.

      Постояла там, подышала на заиндевевшее окно; в образовавшейся проталине увидела бегущую по улице предрассветную снежную муть. Снежную, холодную, с нескончаемо-длинным змеиным хвостом…

– Мамочка родная! – прошептала счастливая Маруся.

      Обесточенное непогодой село, без единого огонька, казалось вымершим. Далеко-далеко, тёмные на белом, шевелились в снежной мути какие-то точки. Вначале – одна точка, за нею – вторая, за второй – третья… Цепочка живых точек. По мере приближения, Маруся насчитала их восемь… Собаки. Их свадьба. Впереди – рыжая невеста, за нею, вереницей, семь разномастных женихов. Все с горячими языками почти до земли, с искрами надежды в бессонных глазах. Промчались под песню вьюги, под танец снежных вихрей, под звон морозных бубенцов.

– Мамочка родная! – опять прошептала Маруся. И бегом возвратилась в постель.

– Федя! – окликнула она спящего мужа. – Федя! Утро уже, просыпайся! Фе–дя! Фе–дя!

– А? – сонно откликнулся Фёдор.

– Утро уже, просыпайся!

– Какое утро? – удивился Фёдор. – Маруся, ты что? Только ж легли!

– Мне тоже так показалось! – рассмеялась Маруся. – Свечку даже погасить не смогли! Так и до пожара долюбиться недолго – свечка, смотри, почти что сгорела!

– Ну, это не проблема! – горячо обнимая её, сказал Фёдор. – Мы другую зажжём!»…

Конечно, Марусей я назвал мою безымянную любовь, а Фёдором себя, хоть никому и никогда не смог в этом признаться.

А Тарас Дмитриевич, прочитав его с листа, вдруг покраснел, и загадочно сказал:

– Значит, жить будем!..

– Давай , вернёмся, Антон! – взмолился я, сидя рядом с Антоном, в его частном такси.

Антон искоса глянул на меня. И сменил тему разговора.

- Значит, как я понял из твоего опубликованного в газете рассказа, ты устроился работать в какую-то кочегарку? – спросил он.

- Да.

- За рассказ тебе заплатили?

- Спасибо, что не потребовали денег с меня.

- В каком смысле?

- В прямом. Теперь в газетах и в журналах за публикацию на их страницах, с автора требуют деньги.

- А устроиться к ним сотрудником, ты не пытался?

- Нет. Там кучкуются свои сотрудники, акционеры. Посторонним вход запрещён. Да и не смогу я работать на хозяина.

- Почему?

- Не привык.

- Надо привыкать! – назидательно сказал частник Антон. – Время такое! Надо!..

Антон когда-то был нашим, с Иваном, одноклассником. Спортсмен, забияка, драчун, он заметно сник, когда нас, с Иваном, призвали в армию, а его призывная комиссия забраковала из-за вздутия вен на икрах спортивных ног непобедимого бегуна… Он почувствовал себя равным с нами, с Иваном, когда с присущим ему напором настоял на хирургической операции. Но смогли призвать его в армию лишь после того, как мы, с Иваном, уже отслужили. А, приобретя в армии профессию шофёра, махнул на нас, с Иваном, рукой. Когда Иван окончил политехнический институт, а я – институт кинематографии, Антон работал таксистом. Когда же Иван стал главным инженером местного завода металлоконструкций, а у меня вышел первый сборник рассказов, Антон по-прежнему работал таксистом. Но что-то мучило его. Он стеснялся с нами встречаться. Он даже на свадьбу Ивана не пришёл. Оставил под дверью его квартиры шикарный букет с поздравительной открыткой, и исчез.

***

- Надо привыкать! – назидательно сказал теперь Антон в своём частном такси. – Надо!

Теперь, когда мы, с Иваном, остались не удел, и никому не нужными, Антон иногда поддерживал нас, обоих, материально.

- Куда прёшь, корова! – закричал Антон на зазевавшуюся на переходе школьницу с ранцем за плечами. – У тебя что, повылазило?

Глянул на меня, и добродушно улыбнулся: