Перешагни бездну

Возглас его относился к круглобородому оборванному дервишу, метнувшемуся к трону. В нем без труда можно было узнать Ишикоча-привратника. Он сморщил свое и без того морщинистое лицо, презрительно шевелил толстыми губами и почему-то прятался за спины нищих. Он явно старался не попадаться на глаза своему бывшему хозяину. Впрочем, это удалось самаркандцу без труда. Меньше всего Сахиб Джелял интересовался дервишами.

— А что я говорил! — пищал Ишикоч. — О бесстыжий и безудержный демон жадности!

Вся масса нищих, калек отступила.

К трону потянулась вереница жаждущих милостыни. На первый взгляд они не отличались от остальных оборванцев, но, странно, в прорехи лохмотьев виднелись добротные одежды — бухарские шелковые халаты, туркменские малиновые и темно-сиреневые камзолы, европейские пиджаки. Каждому из подошедших эмир протягивал лепешку-патыр из серой муки и цедил сквозь зубы:

— Лепешка аррахмат… — милостивая… лепешка… аррахим — милосердная, лепешка… альмалик — царственная… лепешка… аль-газиз — всесильная…

Раздача затянулась. И не столько потому, что лепешек в корзинах действительно было девяносто девять. Многие получившие из рук эмира милостыню вполголоса обращались к нему с просьбами: «Прошусь на прием…», «Жду выполнения обещания», «Прибыл из Бомбея», «Соблаговолите выслушать меня»…

Подошел за подаянием и кривой сипай. Он совсем тихо сказал одно слово: «Пешавер!» — но так, что эмир даже вздрогнул и покраснел.

Что сказал, получая лепешку альбасит — наделяющую, Сахиб Джелял, никто не расслышал. Но эмир страшно забеспокоился. Глаза его округлились, к щекам прихлынула кровь, и сейчас же снова на лице выступила желтизна.

Произошла заминка. Лепешка алькобиз — верующий повисла в воздухе.

Он поднял лепешку к глазам, подержал с минуту, а затем протянул ее тибетскому ламе.

Тут же прислужник побрызгал на руку эмира сандаловой водой, снимающей скверну. Он спешил исправить промах: разве можно было давать садака кяфиру-язычнику.

Сеид Алимхан вдруг поднял руку. Он требовал внимания.

Очередной покупатель сделал дикие глаза и замер.

— Моя дочь, — пронзительно закричал Сеид Алимхан, — несчастная, злосчастная!.. Знак скорпиона!.. Рождена в недобрый час… Моя кровь… Мое дитя… вышла из чресел законного мусульманского государя… дочь! Слезы… горе… Отец — властелин Бухары! Сочувствия несчастьям малики бухарской!..

Толпа слушала, не понимая, о чем речь. Многие тихо спрашивали друг у друга: «В чем дело? Что случилось? Какая дочь?»

Главный с Посохом объявил:

— Присоедините же ваши слезы и молитвы к горю царственного отца, дочь коего предана на поругание злокозненными большевиками. И знайте — молодая, прекрасная дочь эмира была схвачена советскими, брошена в узилище и закована в цепи! Увы! Взывайте ко всем мусульманам о помощи!

Ропот, вопли раздались в толпе. Когда толпа утихла, эмир слабым голосом обратился к Ишикочу:

— Святой дервиш… несчастная принцесса… Сей патыр… скушайте… не нужна нам ваша монета.

— Еще бы, — бормотал дервиш Ишикоч, пробираясь через толпу, — ты любящий отец… вспомнил, через десять лет… подлец… — Но говорил он тихо. Очень тихо, и вряд ли кто-либо слышал его слова.

Раздача продолжалась до тех пор, пока последняя лепешка, носящая последнее, девяносто девятое, имя аллаха — ассабур — терпеливый — не была вручена самому почтенному из богомольцев — господину Главному с Посохом — Начальнику Дверей Хаджи Абду Хафизу.

ДЕЛА ТОРГОВЫЕ

Дружба с чесоточным ведет к чесотке.

Абу Али ибн Сина

Улицы азиатского города ночью небезопасны. И сегодня на улицах стреляли. Шахский верховный фирман запрещал жителям даже выходить за ворота после вечернего азана. Начальник города предупреждал в своем фирмане очень строго и снимал с себя ответственность за жизнь и благополучие смельчаков, любителей ночных прогулок.

Индусу, да еще в малиновом тюрбане, какие носят на Востоке ростовщики, следовало внимательно читать фирман и считаться с тревожными событиями в городе и стране. В азиатских странах услугами ростовщиков-процентщиков пользуются охотно и часто, но индусов, занимающихся этим древним ремеслом, ненавидят. И коммерсанту, к тому же носящему английскую фамилию Шоу, лучше бы не бродить по ночным улицам и базарам да еще выставлять напоказ свою малиновую чалму в ярком свете факела, который нес в высоко поднятой руке перед ним мальчик-пуштун из базарных холуев-югурдаков. Одно то, что мусульмане — жители Кабула — почитают всех ростовщиков-индусов безбожниками, могло послужить причиной серьезных неприятностей.

— Ай-яй-яй! Поглядите на язычника, поклонника идолов, — взвизгнула совсем неожиданно и неистово тьма. — Смотрите, он помыкает сыном мусульманина.

Откуда-то посыпался настоящий град камней. Крупная галька больно ударила индуса в плечо.