Переселение. Том 2

— До каких пор этот человек будет ходить по свету вдовцом и притворяться при встречах с женщиной? — спрашивала она громко. — Варвара, право! Его давно уже следовало оженить.

Что эта женщина явилась в дом не без причины, выяснилось в день ее ухода. Но Варвара об этом не знала. Юлиана устроила так, чтобы после обеда остаться с Павлом наедине.

Она отправилась в комнату, где поселился Павел, чтобы якобы посмотреть весь дом, который после их отъезда она бы охотно сняла для Вишневского. Петр весело сопровождал ее, благодарный за помощь при родах Варвары. Впрочем, в присутствии жены других женщин для него не существовало. С Трифуном Юлиана очень быстро завязала теплую дружбу. Она даже заставила его как-то плясать.

Павел, несмотря на все ее обаяние и привлекательность, относился к ней презрительно, и, будь его воля, он выгнал бы ее, из дома как последнюю шлюху.

Смех этой женщины казался ему омерзительным, отвратительна была ее красота, разговаривать с ней ему было противно. Когда они на какое-то мгновение остались наедине, Павел хотел выйти, но она, расставив руки, преградила ему дорогу. И стояла так в своем черном, сильно затянутом в талии шелковом платье, словно черная тень на белой стене, вперив в него неподвижный взгляд, как поднявшая голову змея. Ей надо, сказала она, с ним поговорить. Она к нему хорошо относится и знает, что он всегда и всюду оставался честным и порядочным человеком. Между тем Вишневский сказал ей вчера вечером, что намеревается засадить его, Павла, в каземат, откуда его уже не спасут ни Костюрин, ни Виткович и никто другой. Вишневский сильный, властный человек, подлый и коварный. Распутник, даром что отец ее ребенка, он и с ее сестрой жил. Сестра сейчас вышла замуж. Нашла дыра заплату! Пусть же он берется за ум и остерегается Вишневского. Если Вишневскому удастся спровадить его в каземат, не поможет ему ни бог, ни ее, Юлианы, мольбы и слезы. Лучше всего покориться Вишневскому. Если Павел этого не сделает, то он будет не первым, которого загубит ее муж. А Вишневский о нем, Павле, высокого мнения. Очень его ценит!

Павел стоял перед этой красивой женщиной у порога своей комнаты, словно онемев. Юлиана напоминала ему г-жу Божич, а Вишневский — ее мужа. Однако Исакович был не из тех людей, кого может испугать тень на стене.

Что Вишневский — распутник, ему известно, сказал Павел, хоть он перед ним в Токае и бахвалился и уверял, что для него он, дескать, гора, под стать Карпатам. Но и она шлюха, это тоже не секрет. И сводница, руку мужа своего держит. Деревенская тетеха в шелках, которая разыгрывает барыню. А кто под арест попадет, еще неизвестно. Пусть лучше Вишневский поостережется, чтоб не пришлось мылить себе петлю на шею. Так пусть и передаст, а он, Исакович, не для того сбросил ярмо одного тирана, чтобы на него надели другое. Вишневский — мелкая сошка, будь их даже трое, а не один, что к тому же посылает свою жену его запугивать. Пусть сам явится. Ее величество позвала нас, Исаковичей, в Россию не к Вишневскому и людей наших из Австрии — не для блуда Вишневского, а дабы всему крещеному народу протянуть могучую руку помощи.

Юлиана побелела как полотно. Она, мол, передаст его слова Вишневскому, но то, что он сказал о ней, не передаст никому, а говорит он, точно надутый индюк, привыкший к ласкам тех, кто стирает ему белье. Знает она от почтмейстера Хурки, в чьих объятиях в Токае он наслаждался любовью. Не была она шлюхой до тех пор, пока Вишневский не отправил под арест и не загубил ее мужа, а ее, беззащитную, не задержал в Токае. Ходила она вдоль реки с рассвета до ночи, все искала омут поглубже, себя оплакивала, да не смогла, не хватило духу в воду прыгнуть. Молода была.

Исакович услышал это в ту минуту, когда начал было подталкивать Юлиану, вежливо, но решительно, к выходу, услышал и обмер. Перед его глазами встала Джинджа Зекович, которую он заставил кинуться в Бегу, когда вот так же осудил ее любовь. Он отпрянул как ошпаренный, потом взял Юлиану под руку и вышел с ней из дома с таким видом, что и Петр и Трифун не могли понять, куда это он отправился.

Юлиана удивилась внезапной перемене в Павле. Но, хотя она и не поняла, что с ним произошло, ей было приятно. Исакович провожал ее под расцветшими в Киеве акациями совсем так, как бывало провожал в театр Энгельсгофена Кумрию, внимательно следя за тем, чтобы ему, такому голенастому, идти с дамой в ногу, а при расставании даже поцеловал руку. Павел совсем было позабыл покойную Джинджу Зекович, которая кончила жизнь в Беге, и вот сейчас, вспомнив ее здесь, в Киеве, он поклонился Юлиане, словно перед ним в кринолине Юлианы была та самая несчастная молодая утопленница-махалчанка.

Юлиана сказала, что Вишневский собирается на днях в Санкт-Петербург, а она останется в Киеве.

Хорошо бы поговорить наедине у нее в доме, о чем следует похлопотать для Исаковичей у Костюрина. Она сделает это, потому что часто бывает в гостях лично у госпожи Костюриной.

Прощаясь, она весело смеялась и долго не выпускала его руку.