Перерыв на жизнь

продолжения, стонет от удовольствия, подается к нему, приподнимается на носочек, сама вверх тянется, хочет, чтобы

скорее взял ее. Входит в нее неглубоко, их поза не позволяет погрузиться в нее до упора, как хотел бы сам, но менять что-то

не спешит. Изводит. Не дает расслабиться.

Когда Рада начинает разочарованно всхлипывать, он вытаскивает ее из душа, толкает к гранитной стойке перед зеркалом.

Она опирается на нее руками и переводит дух. Смотрит на себя горящую, обезумевшую. С мокрыми, прилипшими к плечам

волосами, с блестящим от воды телом. А он сзади. Убирает волосы на одно плечо. С них бежит вода. Но и мысли нет, чтобы

потянуться за полотенцем. Пусть хоть мир рухнет.

Она видит в зеркало, как он целует ее шею, как он ласкает ее. Трогает грудь, гладит живот. В самом низу и, наконец, там, где

его руки более всего нужны. Не только руки, но пусть так. Раздразнил уже. Теперь пусть ласкает ее там, заставит вздрогнуть

всем телом, взорваться, сбросить часть сексуального напряжения, которое вот уже который час держит в жесткой

сладостной клетке. Каждое прикосновение к влажным набухшим складкам доставляет то ли муку, то ли наслаждение, но Рада

не может выдавить из себя ни звука. Она только дрожит от каждого мягкого движения его пальцев, оттого как он погружает

их в нее и начинает ласкать изнутри. Разрывается от наслаждения, чувствует, как ей хорошо, видит, как он это делает.

Завороженно смотрит на их отражение и не может оторваться. Не может стонать. И дышит с трудом, приоткрывает губы,

коротко хватая ртом воздух, переводя взгляд то на свое лицо, искаженное истомой, то на его руки, держащие словно за

самые нервы, то на Геру. На то, как целует он спину и плечи, как любуется розовыми отметинами на коже. И сразу то место,

которое он целует, чуть выше ключицы, жжет огнем. А она так и не может выдавить из себя ни стона, хотя волна

удовольствия рвет изнутри немым криком. Но она сдерживается, словно будет уличена в чем-то постыдном.

Рада всегда была скованна в сексе. Не от смущения и стыда, а от постоянного контроля. Всегда контролировала себя и

партнера. Боялась чувственности, боялась боли, боялась провалиться в бездну. Уклонялась от ласк, избегала

откровенности. Что может быть откровеннее секса? Но у нее с мужчинами ее не было. Были искусные позы, фантазия, но не

было жаркой волны по телу, дрожи; не было румянца, заливающего щеки. Не было ощущения, что каждым вздохом своим и

стоном в чем-то признавалась.

До Геры она каждым стоном своим врала. Не могла переступить какую-то грань. С Герой там побывала. За той гранью. Он

ее туда не подвел, а зашвырнул. Думала, никогда больше не захочет. А теперь снова хочет. И не алкоголь тут виноват. Она

Геру хотела еще до того, как выпила первый бокал вина. Весь вечер. Потом не выдержала и написала сообщение. Чтобы

быстрее попасть домой, в постель. Надоел этот чужой дом и вокруг чужие, хоть и дружелюбные люди. Разговоры

осточертели, в которых она для себя не находила никакого смысла.

Раньше боялась близкого контакта и тесного прикосновения, а теперь руки Артёма, стиснутые в кольцо, открывали новые

пути. Теперь, крепко сжатая в его объятии, она освобождалась. Раньше не понимала, как можно любовников застукать.

Смеялась. Думала: бред. А сейчас поняла: потому что мир вокруг исчезает. Ничего не заметишь, не услышишь ни шороха, ни

взрыва. И она оглохла, и стала бесчувственная ко внешнему миру, а живая осталась только для него. Для Геры.

Он разворачивает ее к себе. Целует в губы. Шею. Грудь. А ей не нравится, что он убрал руки.

Она давит ему на плечи.

— Что? — Прикусывает ее нижнюю губу.

— Гера, пожалуйста…

Она глубоко вздыхает и настойчивее давит ему на плечи. Закрывает глаза в ожидании, чувствуя на животе горячие поцелуи.

Шире раздвигает бедра, переживая на их внутренней стороне легкие покусывания. Вздрагивает и срывается криком от

легкого прикосновения языка к болезненно набухшему клитору. Теряет дыхание от нежнейшей ласки. Натягивается как

струна, готовясь вот-вот погибнуть в сладких судорогах. Снова опускает ладони Артёму на плечи, касается кончиками

пальцев влажной кожи и вдруг распахивает глаза, одергивая руки. Что-то заставляет ее сделать это — посмотреть вниз.

Сама не знает, что. Может, то, что коснулась его. Он же не первый раз ее так ласкает, но она никогда не трогала его. Не

видела этого. На миг Рада забывает об удовольствии. Есть в этом что-то необыкновенно волшебное и откровенно

пробирающее — видеть, как твой мужчина ласкает тебя языком в самом интимном месте. Только бы он не посмотрел… А он

смотрит. В этот момент смотрит ей в лицо, и ее прошибает горячее смущение. И смятение. И дрожь. И безмерное

наслаждение…

Рада расслабляется, с громким стоном выдыхает ненужное напряжение, едва касаясь, ведет пальцами по гладкой коже,

трогает крепкую мужскую шею, жестковатые волосы на макушке. И разбивается дрожью неземного удовольствия, цепляясь

за край стойки, чтобы не упасть в слабости. Хорошо, что Гера быстро прижимает ее к себе, и она, дрожащая, утыкается лбом

в его плечо. Голова кружится, тело звенит оргазмической дрожью.