Перерыв на жизнь

— Дима, — Гера пригибается к Крапивину, — может тебе бабу найти, а? Хорош уже в куклы играть. С живой-то интереснее.

— И не говори, — кивает Катя, — по-моему, он заигрался.

Рада берет свою чашку с некрепким, но ароматным чаем. Торт ее не интересует, она хочет лишь сделать пару глотков,

чтобы избавиться от неприятной сухости во рту, которая всегда возникает после сигарет. Смешные они, Катя и Дима.

Упрямые оба — препираются. И счастливые — про свадьбу шутят. Она себе, например, уже не может позволить таких

шуточек. Для нее теперь все, что связано со свадьбой, — страшный сон. Кошмар. И повторения не хочется. Ни платья, ни

фаты, ничего этого… Никогда в жизни… Хочется домой.

Про себя она квартиру Гергердта называет домом. Это непроизвольно получается. Ей там хорошо. В спальне нет

телевизора, но он не нужен, Дружинина спокойно засыпает и крепко спит, потому что рядом Артём.

— Пойдем домой, — просит Рада. Гергердт едва заметно кивает, но не спешит подниматься с места. Очевидно, ищет

удобную паузу в шумном разговоре, чтобы сообщить об их уходе и откланяться. Рада, впрочем, в тот разговор уже не

вникает. Ее внимание, на миг привлеченное антикварной куклой, снова рассеивается, и она становится спокойным

пассивным наблюдателем.

Безусловно, вечер удался. Все прошло на высшем уровне. Шикарно. Богато. Но все равно по-домашнему. Ее несколько

удивило сообщение Артёма, что праздновать день рождения будут дома, ожидала пышного и шумного банкета в люксовом

ресторане. Потом поняла, что Шаурины могут позволить себе не устраивать пиар-кампании, созывая толпу народа, тех, кто

нужен, в ком они хоть как-то заинтересованы. Они могут пригласить семью губернатора и других близких домой, и отметить

семейный праздник в узком кругу. И то, что Гергердт в этот круг входит, невероятно радует. Приятно, как за себя. Всю

неделю Рада горела мыслью посмотреть, как Артёма принимают эти люди, как относятся к нему. Хорошо относятся,

заметно невооруженным взглядом. Никто ничем не выражает пренебрежения. Не сказать, что перед этим ужином Рада

особо волновалась, но после того как оценила обстановку, ей сделалось еще спокойнее. Да и как можно волноваться рядом

с Герой? О чем? Гера спокоен как статуя. И она рядом с ним спокойна.

И все равно, несмотря на душевность хозяев и теплый прием других членов семьи, Рада весь вечер мечтает оказаться в

другом месте. В самом тривиальном. В кровати. Голой. С Герой. Непроходящее возбуждение — это единственное

неудобство, которое она испытывает. И оно может прекрасно решиться, стоит им с Герой оказаться наедине. Ей не хватило

того быстрого секса. Артём, как и обещал, сделал все аккуратно. Но ей не хватило. Впервые за долгое время она

почувствовала острое разочарование. Почувствовала себя обделенной удовольствием. Она даже разозлилась.

Наконец-то они в машине. Едут домой. Оба молчат, охваченные легкой усталостью. Только Рада еле заметно чему-то своему

улыбается, роясь в маленькой сумочке. Это она тоже делает с каким-то одним ей присущим достоинством — ищет что-то на

дне, не склоняясь и бормоча недовольно, а лишь опустив глаза.

Она достает салфетку и неторопливо стирает с губ помаду. Твою мать, ничего такого нет в ее жесте, но она аккуратно

стирает помаду, и Артёма охватывает жгучее возбуждение. Прошибает насквозь. Он и так после ее сообщений чувствует жар

во всем теле, а теперь воздуха не хватает. Она без помады. Ее можно целовать. Она приглашает.

Рада не смотрит на него, но ее губ снова касается красивая спокойная улыбка. Гера ее больше чувствует, чем видит: в

салоне автомобиля темно. Он уже готов поднять руку, чтобы притянуть к себе ее лицо и поцеловать, ему не терпится. Но в

кармане звонит сотовый, и Артём отвечает не мешкая — очень ждал этого звонка. Рада чувствует, что ему неловко

говорить при ней, и от этого ей самой становится неловко. Напряженно он перебрасывается с кем-то несколькими сухими

фразами. Ругается матом. И каменеет. В его голосе проявляются такие нотки, каких она еще не слышала. Он бросает на нее

странный взгляд, от которого стынет кровь. Дружинину сковывает сильнейшим напряжением, отчего-то вяжет по рукам и

ногам, хорошее настроение и приятную истому в считанные секунды снимает как рукой, жесткий ком застревает в горле, не

позволяя вздохнуть. Рада отворачивается к окну, смотрит сквозь стекло, но ничего не видит, в глазах мелькают яркие пятна

— неоновая реклама, фонари. Но она ничего не видит. Мешают слезы.

— Ты обещал мне не материться, — с усмешкой укоряет Рада, чтобы как-то отвлечься от случайных чувств, которые, застав

врасплох, все сильнее сминают душу в жалкий комок.

— Так я и не с тобой разговаривал. — Гергердт тоже как будто отшучивается, но Раде не смешно. И не легко. Никак не

получается сбросить с себя внезапно накатившую тяжесть.

Рука Артёма крепко сжимает ладонь. Дружинина не пытается ее отнять, главное, чтобы он не заметил ее смятения и не стал

задавать вопросов, потому что она не сможет объяснить, что случилось, почему вдруг на языке появилась горечь, отчего