Перерыв на жизнь

разбивается вдребезги.

— Че-е-ерт, — протяжно выдавливает и бросает на стол полотенце.

— Вот и я говорю. Не получается у тебя сегодня с посудой, ну ее нахрен.

Гера легко приподнимает Раду над полом и переносит в сторону, подальше от битого стекла. Садит на глянцевую

столешницу. Запускает руки в каштановые волосы. Дружинина, как обычно, пытается помешать.

— Убери руки, — рычит он. Сжимает ее голову и целует в губы. Скусывает с них возмущение.

Мокрыми руками она сжимает его запястья. С поцелуем выплескивает всю свою досаду, все раздражение.

Артём кладет ладонь ей на грудь, чувствует, как твердеет сосок от легкого прикосновения. Не спешит, едва касается.

Горит от предвкушения. Совсем скоро он снимет с нее майку и джинсы. Наконец-то, — сам! Подумать только! Он ни разу не

раздевал ее. Все время получалось, что они ложились в кровать голые. Никаких заигрываний, никакого спонтанного секса.

Все как-то правильно. Душ-кровать-секс.

Сегодня ему не нужен душ, хочет ее такую. Чтобы не отмывалась, не стирала свой запах. Он хочет чувствовать ее. Сейчас

она такая ему нужна. Соскучился. Слышать ее и чувствовать. Настоящую.

— Пойдем в спальню. — Она сдвигается к краю, намереваясь слезть со стола, но Гергердт не позволяет.

— Нет, здесь.

— Мне надо в душ.

Ну вот, опять она со своим душем!

— Не надо. Ты и так из него не вылезаешь.

Спускает топ на талию, припадает к груди. Обводит языком твердый сосок, вбирает его в рот. Долго не выпускает, терзая

и посасывая.

Она часто дышит. Ее тяжелые выдохи превращаются в стоны. Низ живота сводит сладкой судорогой. Господи, эта

судорога ее не отпускала с самой ванной, с того поцелуя. А теперь внутренности разрывает от возбуждения.

Вожделение, раздражение, ревность — все смешалось. И тоска. Да, она тосковала по нему. Скучала все же. Мало было

телефонных звонков. Так странно, что так быстро она привыкла к Гере, стала в нем нуждаться. Не должна. Это все из-за

секса. С Герой он всегда бешеный. Надо скорее переспать с ним, тогда обретется привычное равновесие.

— Ты заколебала. Вечно в джинсах, — хрипло возмущается он, — с тебя пока их стянешь, кончить можно. — А пальцы уже

расстегнули пуговицу и тянут вниз молнию.

Дружинина отбрасывает его руки и соскальзывает со стола.

— Так пойдем в спальню, говорю же. Я со своими джинсами точно быстрее тебя справлюсь.

Гера не двигается с места, не пропускает ее, прижимает к себе, закрывает рот жадным поцелуем. Скользит рукой в трусики.

Находя ее там мокрую и горячую, стонет в полураскрытые губы. Она хочет его. Так же сильно, как он ее. Она сходит с ума от

желания. Каждое прикосновение вызывает в ее теле дрожь.

И у самого каждое к ней прикосновение вызывает дрожь тоже.

Он отпускает ее на минуту. Чтобы содрать с нее джинсы. Теперь она точно не убежит. Не сможет.

Сдергивает с нее то, что ему мешает. Рада сбрасывает джинсы с ног и туда же, на пол, отправляет майку. На ней только

белые кружевные трусики, но их Гера не снимает. Пусть они пока останутся, когда он будет ласкать ее там. Он так хотел

именно это почувствовать, как скользнет туда рукой и возьмет то запретное, спрятанное от чужих глаз. Ото всех скрытое.

Там все только для него. Она с ним, и никто больше ее не тронет.

Гладит ее грудь, скользит по округлости, мягко обрисовывая каждый изгиб. Следует вниз, по животу, чуть медлит, касаясь

резинки трусиков, и проникает под тонкую ткань. Маленькая полоска совсем коротко стриженных волос. Надо попросить,

чтобы совсем сбрила, убрала… И нежность. Вот она ее нежность. То сокровенное, до чего он так мечтал добраться. Так

соскучился по этим ощущениям.

Он ласкает ее, нежится в женской обволакивающей теплоте. Чувствует, как она дрожит под его рукой. Целует ее плечи,

шею. Губы. Рада то пылко отвечает ему, то замирает, прикусывая язык. Или отстраняется, хватая ртом воздух. Какая она

там... горячая. Мягкая. Хочет почувствовать ее вкус.

— Ложись, — шепчет ей.

Тело отяжелевшее и безвольное. Нет сил сопротивляться. Она ложится спиной на стол. Поверхность его прохладная

заставляет вздрогнуть.

Артём снимает с нее белье, и она вздрагивает еще сильнее — всем телом, когда чувствует между ног не мужские пальцы,

а язык. Он касается ее нежно и настойчиво. Умело и мягко скользит по нервному бугорку, настойчиво проникает меж влажных

складок. Мучает ее, пока она не начинает всхлипывать, а потом вскрикивает, выгибаясь. Артём отрывается, когда ловит ее

первые спазмы. Чувствует дрожание живота.

Сразу отрывается, не доводит ее до конца. Специально. И она, одичавшая, ошалевшая от возбуждения, рвется к нему,

приподнимается. Прижимается, дрожащая, всем телом. Хватается за ремень на брюках, — недовольна, что он еще в них.

Звенит пряжкой, выпускает его на свободу.

Теперь лимит его терпения точно исчерпан. Выдержка летит в мусорное ведро, как Наташкина тарелка. Разбивается, как

тот бокал из-под вина. Она ведь трогает рукой, ласкает его болезненно возбужденного. Это мука. Адская мука. Уже никакое

не удовольствие.

— Давай, иди ко мне, — шепчет он.