Перекрестье земных путей

В голове Болота билась назойливая мысль о находке в норе. Сказать багалыку?.. Но зачем? Что это изменит?

Собаки чуть слышно повизгивали. Гневались, а может, стыдились, что не допущены к радостной суете. Привязанные псы сидели прямо, поводя острыми ушами. Смотрели в огонь и отворачивали от охотников оскорбленные морды.

Болот принялся мастерить волокушу из гибких молодых берез. Он тоже был разочарован. Совсем не такой виделась ему когда-то в мечтах первая медвежья охота.

– Неплохо бы пир устроить, – сказал Хорсун, когда разделанное мясо и голову зверя укрепили на волокуше. – Завтра соберется общий сход, вот и объявим о нежданном подарке богов. Праздник птиц – добрый повод для дружественного стола и погашения чрезмерных тревог. Жизнь ведь продолжается.

Весело и как будто оценивающе глянув на Болота, багалык внезапно передумал:

– Нет, пожалуй, торопиться не будем. Придержим угощенье до воинского Посвящения.

Домм восьмого вечера Слово рождает речь

В полдень горы стараньем табыка и эха уведомили о сходе. Эленцы разъяснили приезжим, куда надо идти. Прибавилось ботуров в воинских рядах – к великой радости Модун, утром явилась отцовская дружина.

Людей на Суглане собралось не меньше, чем рыбы в озере Аймачном. Было много детей. Старшины Элен и чужаков встали на взгорье посреди аласа.

– Зачем малышей привели? – ворчал главный жрец. – Начнут шалить и мешать!

Глава тонготов возразил:

– Все они старше пяти весен. С этого возраста человек вполне самостоятелен, умеет думать и может дать дельный совет.

– Дети не поймут важности сегодняшнего разговора! – возмутился Сандал.

– Мы всегда совещаемся с ними, – прищурился тонгот. – У кочевых народов такой обычай. Ты хочешь поменять наши обычаи, жрец?

В спор вмешался одулларский старшина:

– Память ребенка прозрачна. На сходах дети запоминают, как слово рождает речь.

– Они останутся здесь. А если нет – мы покинем Суглан, – пригрозил тонгот.

– Беда у нас одна. Придет и не пощадит ни взрослых, ни детей, – вздохнул одуллар.

Сандал был вынужден согласиться, но недовольство его только усилилось. Жрецу не нравился новый состав Малого схода, в который вошла куча незнакомых людей. Не нравилось, что переводит Эмчита. Эта слепая старуха была как глупое эхо, что болтает на всех языках…

Чтобы отвлечься и унять досаду, Сандал начал разглядывать шаманов, сидящих впереди со стариками. Волшебников было нетрудно различить по волосам – нарочито косматым или убранным в многочисленные косицы.

В плотном ряду зияло никем не занятое место. К нему пробирался вихрастый паренек, таща на закорках шумного старичка. Сидя на спине преданного друга, дед Кытанах, а это был, разумеется, он, помахивал ручкой и весело отвечал на летящие отовсюду приветствия.

– Верно говорят: «Хочешь иметь совет на все случаи жизни – носи дедушку с собою в суме», – расчувствовался одулларский старшина.

Толпа начала поспешно расступаться: следом за Билэром шел молодой мужчина, по виду одуллар, также со стариком в руках. Только это почтенное бремя было безгласно. Их со всех сторон обтекали волны всполошенного шепота и опасливой пустоты. Мужчина прошагал к тому же месту.

Что-то шепча другу в ухо, Билэр торопливо его подвинул. Лицо Кытанаха вытянулось в изумлении и любопытстве. Мужчина удобно примостился рядом, все так же держа на руках свою молчаливую ношу, разодетую в богатые меха. Бледно-желтый цвет лица одулларского старца говорил о том, что со здоровьем у него неважно. Несмотря на тесноту, люди почему-то старались отодвинуться от этих людей подальше.

– Мертвый шаман пришел, – улыбнулся старшина. – Помнишь, благородный жрец, я говорил тебе, что ты его скоро увидишь?

Сандал вгляделся в старика пристальнее и с ужасом понял, что это не человек…

– Его зовут Хойл, – сообщил старшина. – Он давно умер, поэтому не скрывает свое имя. Да что его скрывать, если оно и означает то, что есть – Мертвый шаман. Хойл большой чародей, он знал свое будущее. Я знаком с ним с детства. Когда мне исполнилось всего семь весен, а Хойл был в живой мощи, он меня вылечил.

– Вылечил?.. – пробормотал жрец. Казалось, прямо на него из глубоких глазниц черепа, обтянутого искусно выделанной кожей, сердито уставились ярко-голубые каменные глазки.