Перекрестье земных путей

На рассвете ко двору багалыка подошли тонготский старшина и трое его людей. Их уже ждали. Старшим среди эленских охотников был Быгдай, младшим – Болот. Никто никого не приветствовал. Тронулись, как положено, молча. Гуськом друг за другом, с рогатинами на плечах. Позади бежали, петляя, три опытных пса-медвежатника. Видно, лесной старик залег где-то близко, если тонготы решили отправиться пешком.

К немалому удивлению и тревоге Хорсуна, в лесу старшина прошествовал к заброшенной тропе. Внизу расстилался некогда жилой алас, чей очажный дым перестал куриться пятнадцать весен назад. Тонгот спокойно ступил через размытую охристую черту. Непонятно – видел ли ее, да не спросишь. Быгдай замешкался и оглянулся на багалыка. Тот сокрушенно развел руками: что поделаешь, идем. Эленцы не без опаски перешагнули еле заметную линию. А дальше старшина свернул в сторону и уверенно двинулся… к останкам юрты Сордонга.

Наверное, медведь поленился уйти из долины и спрятался от людей под развалинами. Даже вырыл под ними подобие берлоги. Место выбрал удобное – никто его тут не беспокоил. Оно находилось выше сытыганского аласа и водой нору не заливало.

Дед мирно спал, как ему и положено по настоящему времени года. Лесные старики просыпаются в Месяце, ломающем льды, вместе с рекой, а тут, хотя ледоход только что прошел, зверь спокойно почивал в ожидании Молочного месяца, предвкушая погоню за самками.

Болот привязал молчаливых собак к самой дальней, устойчивой балке. Тонгот сделал ладонью ныряющий жест, и охотники бесшумно углубились под бревна. Четверо встали с рогатинами у прикрытой ветками берлоги, разом воткнули острия в устье крест-накрест – заперли выход.

Внутри не слышалось никакого шевеления. Медведь дрых крепко. Тонгот мотнул головой: надо разбудить. Охотники громко закричали:

– Кух-кух!

Старик должен понять, что сражаться с ним будут не люди, а хищные птицы.

– Ку-ух!

– Эй, вставай! Мы пришли драться с тобой!

В ответ послышался яростный рык, перемеженный свирепо сипящим дыханием. Хорсун протянул руку к крайней ветке «крыши»: пусть зверь увидит свет – быстрее очухается от сна. Не успел отдернуть, как мелькнула огромная лапа – хвать! – зацепила когтями рукавицу и утянула к себе.

– Лапы твои никак замерзли? – засмеялся Хорсун и выкинул в дыру вторую рукавицу.

Берлога взрокотала, задвигалась. Заполняя дыру целиком, изнутри выползла беспроглядная туча! Ветки взмыли всполошенными птицами, мазнули по лицам охотников, но тотчас тяжелые острия рогатин дружно ударили в огромный ком черной шерсти. Неистовый рев раненого зверя заложил уши, прокатился по всему Великому лесу!

Псы в ответ взлаяли, захрипели исступленно, до предела натянув готовую лопнуть привязь. Балка шатнулась, треща…

Болот держал батас на взмахе. Если что, острое лезвие мгновенно разрежет ремни. Уж тогда-то беснующиеся собаки бросятся к тому, на ком сосредоточен их охотничий дух! Будут рвать, кусать, трепать в великом наслаждении долгожданной бойни, не чувствуя, как летят клоки их собственной шерсти и взрывается кровью плоть.

Одно копье сломалось, два застряли в медвежьем теле. Зверь рухнул на дно. Раздался глухой стук, и земля ощутимо дрогнула. Обманутые надеждой собаки сообразили, что сегодня им пира не будет, перестали рваться, закружили у ног Болота, горестно скуля.

Люди переглянулись. Спуститься в логовище мертвого зверя, а если он еще жив, добить его там, по древнему обычаю обязан младший. Багалык помрачнел: страшное испытание! Случись, что старик ранен и решил затаиться, он шутя прикончит молодого охотника. Такое бывало… Но перечить обычаю не стал.

Мужчины помогли Болоту обвязаться веревкой. Едва она дернется сильно, смельчака немедля вытащат. Подбадриваемый напутствием охотников и завистливым лаем собак, парень начал спуск.

В нос шибанул могучий звериный смрад. Нора оказалась на удивление глубокой и просторной. Ноги ощутили почву и встали твердо, пальцы левой руки дотронулись до холодной влажной стены. Вспотевшая правая рука судорожно сжала древко копья. Болот насилу подавил крик: в жгучей темноте, в самой ее середке вспыхнули два красных уголька. В голове заскакали, замельтешили тщетные мысли, но одно воспоминание все-таки помогло – глаза любого зверя одинаково светятся во мраке. Именно любого, живого и мертвого…

Стараясь дышать ртом, Болот медленно приподнял руку с копьем и прислушался. Настороженная тишь, стиснутая нестерпимым зловонием, взгустела под спудом земли. Ни сверху не доносилось ни малейшего звука, ни рядом. Копье опустилось, – не пронзая, а, скорее, прокалывая, но достаточно крепко, чтобы подъять к нападению остатнюю силу зверя. Медведь шелохнулся, как туго набитый оленьей шерстью мешок для кулачного изощренья. Медведь был мертв.