Переходы

Она появилась несколько минут спустя, опять с опущенной вуалью. На ней было темное платье, столь же роскошное, как и накануне. Мы пожелали друг другу доброго утра, она опустилась в кресло рядом со мной — во всех ее движениях, как и накануне, сквозила шелковистая грация. Джакомо налил ей чаю. Я обратил внимание, что вуаль придает ей дополнительную власть, поскольку под ней невозможно различить, куда именно направлен взгляд. Желание наблюдать за хозяйкой я испытывал не из болезненного любопытства, а в силу тех лихорадочных видений, которыми полнилась для меня предыдущая, бессонная ночь. Вуаль делала любые наблюдения невозможными.

К разговору она вернулась только после того, как Джакомо покинул комнату.

— Вы лучше себя чувствуете, месье Бодлер?

— Отнюдь. Я очень скверно спал и едва способен двигаться без помощи вашего слуги.

— А в чем, позвольте спросить, причина вашей бессонницы? Может, ваша кровать вам не по душе?

— Кровать не имеет к моему беспокойству ни малейшего отношения — я, собственно, отродясь не видел другой такой же удобной. Дело скорее в загадке, которую вы мне вчера загадали.

— Это не столько загадка, сколько констатация факта.

— Нет, загадка, и на попытки ее разгадать у меня ушла вся ночь.

— В таком случае, боюсь, вы зря потратили время. Разгадка заключена в самой загадке.

На меня вдруг волной накатила раздражительность — давняя незадача, которая лишь усугубилась с годами. Дав ей отхлынуть, я продолжил:

— Вы утверждаете: все, что мне говорила Жанна, — истина. Не может быть, что все!

— Я сказала, что все ее истории — истина. Жанна была способна лгать, но в некоторых вещах слово ее было словом чести.

— Если вам, как вы утверждаете, ведомо все, ведомо вам и то, сколь фантастичны были ее истории.

— Мне известно их происхождение.

— Жанна верила в переселение душ!

— Да. Она это называла переходами.

— А вы утверждаете, что все ее истории правда.

— Именно так.

— Надеюсь, вы не поймете меня превратно, если я попрошу доказательств.

Мадам Эдмонд вздохнула.

— С чего же начать? Поведать вам про Коаху и Алулу, про их взаимную любовь? Или про остров Оаити, вождя Отаху и мудреца Фету? Поведать вам про «Солид», его капитана Маршана, корабельного врача Робле и матроса Жубера?

Я опешил.

— А альбатрос? Что вы про него знаете?

У меня сложилось отчетливое впечатление, что этим вопросом я выпустил стрелу, пронзившую ее вуаль. Голова ее упала на грудь.

— Ах, да. Альбатрос. Вы имеете в виду историю совы и крачки.

И она вновь подняла голову.

Мне не удалось скрыть удивления.

— Вообразить себе не могу, откуда вам так близко знакомы эти истории.

— Ах, Шарль, а если я вам это открою — ответом мне будет ваше обычное презрение?

— Жанна постоянно рассказывала сказки — бредовые, сумасбродные! — выкрикнул я, стукнув кулаком по подлокотнику.

Мадам Эдмонда сидела в полной неподвижности, а потом произнесла едва ли не шепотом:

— Вы помните вашу с Жанной последнюю встречу?

— Как я мог такое забыть?

— Многим вы про нее рассказывали?

— Никому.

Кому про такое расскажешь? Сгоришь со стыда.

— А если я вам ее опишу, вы примете это в доказательство?

Я кивнул.

— Да, полагаю, что приму.

Тем не менее мне не хотелось слышать.

— Вы только что проснулись от очередного кошмара — они приходили к вам каждую ночь. Жанна начала вас утешать, что делала на протяжении многих лет. Но в то утро вас было не утешить. Ее истории давно перестали приносить вам облегчение. А в тот раз вы были особенно безутешны. — Мадам Эдмонда помедлила. — Помните, как вы откликнулись?

Я смущенно кивнул.

— Да, — пробормотал я. — Боюсь, что помню.

— Вы вышли из себя. Сказали мне, что я истеричка, что вы упрячете меня в сумасшедший дом, что, если я не прекращу нести этот вздор, дорога мне в Сальпетриер.

Я повесил голову. Она говорила правду.

— Понятное дело, из себя вы выходили отнюдь не впервые. И ударили меня не в первый раз. За истекшие годы я получила от вас несчетное число тумаков. Но тот случай был особый, да?

— Да, — простонал я. — Да, воистину.

— Нового в нем было вот что: вы схватили свой ремень и принялись меня хлестать.

Я открыл рот, инстинктивно, чтобы вымолвить что-то в свою защиту, но лишь пролепетал нечто невнятное — подходящих слов не нашлось.

— Вы разорвали на мне платье сзади и принялись хлестать меня пряжкой, срывая кожу до лохмотьев. Помните, что вы при этом говорили?

— Я вас прошу, не надо…

— Вы говорили, что сечете меня как рабыню, что я и есть рабыня, что всегда рабыней и буду…

— Довольно! — оборвал ее я. Несмотря на все травмы, я вскочил с места и, опираясь на трость, захромал к окну, выходившему во двор. Боль, разрывавшая сердце, затмила боль в лодыжке.

— Вы хотите, чтобы я поверил, что вы Жанна? — Я посмотрел на нее, но ответа из-за вуали не донеслось. — Как такое возможно? Это вступает в противоречие со всеми фундаментальными законами природы — естествознания, физики. Я не способен поверить в то, что женщина, с которой я сейчас говорю, когда-то была другой женщиной, с которой я был близок, с которой разделил лучшие и худшие минуты своей жизни. Мне это представляется сущим вздором, злокозненным лукавством.