Следующий день они провели в бухте. Коста решил не соваться в город и переждать.
Они доедали лепешки и морскую траву, за которой нырял Лис. Рыжий все утро пытался затащить его в воду, как только выяснил, насколько он ненавидит море.
— В твоем возрасте не уметь плавать стыдно… — пыхтел Рыжий.
— Переживу.
— Тем более, если ты вырос на побережье…
Коста посмотрел на идиота — плавать в ледяной воде? Этого не делали даже пьяные.
— Скажи честно, ты просто трусишь…
— Нет.
— Боишься! — бросил рыжий обвинительно.
— Нет.
— Боишься, боишься, боишься… если нет — докажи!!!
Коста отворачивался от надоеды и продолжал заниматься важным делом — раскладывал чистые пергаменты — они все-таки подмокли с одного края и слиплись, проверял тушь, расправлял и готовил кисти. Остатки мази он использовал прошлой ночью и считал, что можно понемногу начать расписывать руку.
— Они чистые… совсем чистые… — бросил Лис разочарованно. — Я думал, тут что-то ценное… из-за чего за тобой охотятся… тью…
Коста фыркнул.
***
Отвлекся Коста ненадолго — мгновений на двадцать, а когда выпрямился, разминая плечи, так и замер, не зная — бежать или бить, или всё сразу.
Вместо Лиса, привычной рябой рожи с лукавым прищуром на него таращился смуглый старик с лицом, изборожденным глубокими морщинами… и… улыбался.
Краска, — понял он не сразу.
— Ну, как я тебе?!
Коста подошел, мазнул со щеки грим, растер между пальцами и кивнул — “хорош”, надо признать.
— Во-о-от! — Крутнулся на месте волчком Лис, — А ты не верил, что я великолепен! Да меня в любой труппе примут с распростертыми объятиями… мы столько тренировались в приюте… уперли у Управительницы её банки, — рыжий хихикнул. — Она почти зиму искала. Мужские образы мне удаются особенно хорошо…
— А чего в город так не ходишь?
— Краска слабая, — Лис пожал плечами. — Жара или дождь и всё смоет. Хорошие у нас не купишь… и не сопрешь… Посмотрел? Я пошел… хочу до вечера девушку ещё сделать…
“Девушка” рыжему не давалась. И… Коста вздрогнул, когда это чудовище обернулось на него в первый раз… даже женщиной с таким слоем краски на лице, он бы “это” назвал с натяжкой.
— Так плохо? — скривился Лис.
Коста поджал губы и молча ткнул пальцем в сторону лужи на пляже, которую пройдоха использовал в качестве зеркала.
— Я смотрелся… и вовсе не так плохо, как ты скривился… Да что ты вообще, понимаешь в женщинах? Ты хоть одну щупал? Я — щупал!!!
Коста молча сплюнул и отвернулся — пергаменты высохли, и он начал аккуратно убирать драгоценности обратно в тубус.
Рыжий пробовал ещё раз. И ещё. Который раз был хуже, Коста сказать не смог бы. Такими “дамами” можно смело пугать детей на ночь. И, когда Лис размалевал лицо полностью белым в очередной раз — закрасив и брови, и веснушки, и губы, превратив его в чистый холст, Коста не вытерпел.
— Отдай, — рванул он баночки на себя — белила почти кончились, остались румяна, что-то коричневое, розовое, и… синее. Какое место у женщины на лице может быть синим, храни Великий?!
— Не трожь!!! — заверещал Рыжий. — Это последняя… ты не умеешь, ты испортишь…
— Отдай я сказал, — Коста вырвал баночки и щелкнув застежками достал из тубуса кисти— Лис сразу заткнулся. — Хуже, чем делаешь ты, я не нарисую точно… я больше не могу смотреть на такие издевательства над искусством…
— Можно подумать…
— Сиди ровно. Замри. Не шевелись. Не моргай. Нет не так, развернись к свету. Нет, не так — тень падает не туда… вот так… замри и ни единого движения…
Лис послушно застыл, и даже дышать старался тихо-тихо, чтобы не шевелиться.
Коста вздохнул. Проверил кончик кисти — погладив, разложил баночки вкруг и, скрепя сердце, вытащил один чистый пергамент смешивать то, что по его глубокому недоразумению в Лавке женских притираний называли словом — “краска”.
Кисть порхала. Едва заметно касалась кожи — то тут, то там. Легкие штрихи темным по линии ресниц. Сделать дуги бровей изящнее и стремительнее — вразлет. Положить тени на крылья носа — утонченность. Прочертить кистью скулы, линию у висков… едва заметно коснуться, наметив тень в ямочке на подбородке…
Кисть порхала. Коста рисовал, создавая лицо. Новый образ юной незнакомой мисс с лукавыми глазами, едким язычком и отвратительным характером. Смешливой и робкой, ранимой и несгибаемой. Волосы — как рыжее пламя, кожа — белоснежнее снега, губы — вишня и кармин.
Он рисовал самозабвенно, чуть прикрыв ресницы, совсем забыв о том, что холст был живым.
— А-а-а. пчхи-и-и… — прости шмыгнул носом Лис и потянулся утереть.
— Не трогай! Лицо — не трогай, — рявкнул Коста. — Не высохло.
— А-а-апч-ч-чхи… свербит от краски…
— Потерпишь, — отрезал Коста.
— Ну, все? Все? Так долго не рисую даже я, а я — мастер!
— Помолчи.
Коста смотрел, чуть отступив на шаг.