Пацифист. Берта

Палец на курке уже пошел выжимать пока холостой ход, но вот курок уперся, будто в препятствие какое-то, и замер. Женя напрягся, почувствовал, как под пилоткой взмок лоб, но палец словно одеревенел, а человек на бруствере капонира округлил глаза, смотрел выжидающе и с ужасом.

- Огонь! - повторил лейтенант Капустин.

. Женя зажмурился, опустил голову:

- Не могу.

Лейтенант опустился на одно колено перед лежавшим на земле солдатом.

- В чем дело? Карабин неисправен?

Миляев не смотрел в его сторону.

- Не знаю…

- Дай-ка сюда.

Капустин взял карабин, быстро вскинул его к плечу и, почти не целясь, один за другим сделал три выстрела. Три облачка пыли за мишенью выпорхнули из травы.

- Отличный карабин! Младший сержант Серегин,- обратился лейтенант к стоявшему в стороне своему заместителю.- Выдать рядовому Миляеву три боевых патрона.

И снова прорезь прицельной планки закачалась перед глазами, черное пятно вдалеке прояснилось, зрение сфокусировало его, и снова встал человек. Бред какой-то! Там, у бруствера, обыкновенный фанерный щит, а на нем продырявленная лейтенантом бумажная мишень. Но нет, смотрит настороженно, ожидает пули приговоренный.

Холостой ход выжат, еще усилие - и тугой курок спустит пружину. Но точно в самого себя должна быть выпущена пуля - нет сил дожать курок.

- Огонь! - скомандовал лейтенант, и то ли от его крика, то ли от напряжения палец дернулся, карабин тряхнуло, и острая боль ударила в плечо. Высоко над мишенью вспыхнуло облачко пыли.

- Мимо! Перезаряжай.

Не целясь, Женя выстрелил еще два раза и уже не видел перед собой ни человека, ни его глаз, будто исчез он после первого же выстрела. Передернул затвор еще раз, но патронов больше не было.

- Понравилось? - спросил лейтенант и, наверное, готов был дать еще патронов, но Женя встал, хмуро доложил:

- Рядовой Миляев стрельбу закончил.

Капустин совсем по-дружески прикоснулся к его

плечу:

- Не расстраивайся, что не попал. Если это в первый раз в жизни, то не беда - научишься, будешь стрелком не хуже нашего рекордсмена рядового Свинцицкого. Три десятки выбил!

Женя удивленно оглянулся. Алик-Саша стоял в строю, опустив от смущения голову, а на него смотрели все остальные - Хромов с явной завистью, охотник Лихолет с уважением как на равного, Кабаидзе с достоинством побежденного.

- Уж он-то точно не впервые стреляет!

- Впервые,- смущенно ответил Алик.

- Вот это да! - восхитился Капустин, и в его глазах появился азарт, будто он открыл новую звезду стрелкового спорта.- Сейчас посоревнуемся. Младший сержант Серегин, сменить мишени!

Они стреляли быстро. Передергивали затворы - лейтенант четко, отлаженным движением, а солдат осторожно, будто авторучку новым стержнем заряжал. Эхо от выстрелов металось по аэродрому.

Пробоины считали все вместе. Половина ребят рассматривала изрешеченную мишень лейтенанта, другая половина - мишень Свинцицкого. А соперники реагировали на подсчет очков по-разному: лейтенант двигал

пальцами по мишени, возбужденно говорил о кучности, возмущаясь тем, что «семерку на полседьмого сорвал», а солдат стоял в сторонке, точно ученик перед доской.

Лейтенант победил на два очка, чему был безумно рад, признав тут же и авторитет соперника.

На обратной дороге только песня отгоняла грустные мысли. Женя орал про «козаченька», который донимает «дивчиноньку». Благодаря этому не надо было думать про стрельбы и о том, что со спуском курка он перестал быть тем, кем был. Саднило плечо, в носу ощущался кислый запах горелого пороха, карабин казался более тяжелым, чем до стрельбы. И тем самозабвеннее орал Женя:

Выйшла, выйшла дивчинонька
в сад вышнэвый воду брать!
А за нею козаченько
вэдэ коня напувать!

Неожиданно в слаженности, в однообразном топоте ног перестало ощущаться собственное «я», растворилось, слилось вместе с другими, и это уже не он выкрикивал украинские слова - это пело подразделение, частичкой которого был он сам.

Срок карантина подходил к концу. Молодые солдаты научились строевым приемам, прочитали от корки до корки уставы Вооруженных Сил, знали текст присяги наизусть, умели стрелять и бегать в противогазах, подтягиваться на перекладине и прыгать через коня (любимое упражнение цыганка Балаева), могли не спать ночами, но постоянно хотели есть-к твердому режиму никак не хотели приспосабливаться их желудки.

Присягу принимали в воскресный день. После завтрака получили карабины, одели пустые подсумки для патронов на белые ремни, оглядели друг друга.

Офицеры были в темно-синих парадных кителях с золотыми погонами, на груди каждого поблескивали медали, а у командира майора Винокурова рядом со значком десантника (белый парашют и внизу ромбик с цифрой «100») тускло отсвечивал рубиновой эмалью орден Красной Звезды.