Пастырь

— Ронин. Может, ненароком слыхал, грешник? — отпустив крест, смиренно сложил ладони перед грудью благочестивый инок и, с дьявольской усмешечкой на губах, глянул прямо в глаза оторопевшему казаку. Словно демон в душу заглянул.

Казак ведал про грозного батюшку. Палец палача нервно дёрнул спусковой крючок. Но прежде чем он это сделал, невидимая дьявольская сила качнула ствол карабина влево.

Оглушительно грохнул в ночи выстрел.

Пуля из отклонённого ствола навылет пробила грудь левого соратника. Станичник опрокинулся спиной на круп лошади. Выпавший из рук карабин плюхнулся в дорожную пыль.

— Дядька Григорий, ты пошто в своего пальнул? — возмутился молодой подручный палача и попытался самолично привести приговор в исполнение, но патрон переклинило, дослать в ствол не вышло. — В ирода стреляй! В инока проклятого!

— Сдохни, бисова душа! — передёрнув затвор, Григорий опять вскинул оружие к плечу.

Палец потянул спуск, но карабин снова предательски дёрнулся, только теперь невидимая колдовская сила качнула ствол вправо.

Вспышка озарила ночь. Грохнул выстрел.

Молодой усач с пробитым сердцем завалился набок.

— Метко бьёшь, палач, — руку на казнях хорошо набил, — поиздевался над косоруким стрелком анархист.

— У — у — у, гад! — в отчаянии взревел казак и, торопливо передёрнув затвор, попытался пальнуть в колдуна прямо от бедра.

Неведомая сила направила ствол в голову коня.

Грохнул третий выстрел. Животное рухнуло, как подкошенное, придавив ногу палача — неудачника. Беспомощно барахтаясь в дорожной пыли, урядник с ужасом наблюдал за недвижимой длинной тенью чёрного инока. Странный путник не спешил резать поверженного врага. Палач приподнялся на локте и выглянул из-за трупа коня. Снизу силуэт знаменитого Ронина, подсвеченный далёкими лучами фар, выглядел гигантским.

— Видно, отвёл господь бог руку неправедного палача, — показно целуя крест, порадовался чудом оставшийся в живых инок. — Ну как, и дальше будешь, богопротивный грешник, упорствовать в ереси бесовской, али покаешься и дашь честным людям пройти в родную обитель?

— Не губи, батюшка, — взмолился урядник. — Отпусти, я все грехи отмолю. Восковою свечу в храме у святых образов поставлю… Пудовую.

— Вот и чудненько, — облегчённо вздохнув, возрадовался добрый инок и размашисто перекрестился. — Не придётся брать тяжкий грех на душу. Ползи, болезный, к отряду, разъясни братьям — станичникам: на чьей стороне ныне господь стоит.

— Дык, как же я доползу, — тужась вытянуть придавленную тушей мёртвого коня ногу, закряхтел бедолага.

— В добром помысле и подсобить не грех, — сочувственно кивнул чудотворец и, наложив длань на святой крест, запрокинул голову к звёздному небосводу. — Господи, помоги грешнику, вставшему на путь праведный донести волю твою заблудшей пастве.

Мёртвый конь чудесным образом поднялся на ноги. Невидимая сила приподняла поверженного наземь палача и аккуратно водрузила в седло. Рядом с вестовым казаком встали почётным караулом убиенные им соратники. Мертвецы сидели с остекленевшими глазами не шелохнувшись, словно привязанные к сёдлам незримыми путами. Кавалькада живых и мёртвых размеренным шагом двинулась навстречу отряду.

Когда перепуганный до смерти урядник преградил путь соратникам и, заикаясь, поведал страшную историю. Казаки авангарда отряда истово перекрестились. И тут, будто бы в подтверждение правдивости слов вестника демона, мертвецы из его свиты браво выхватили шашки и торжественно вскинули клинки на караул…

Удирали казаки от оживших мертвяков очень резво, чуть коней не загнали.

А караван медсанчасти без помех продолжил ночной переход. Конечно, Ронину было жаль убитого невинного конягу, но войну не выиграть без жертв. Хорошо хоть и в этот раз обошлось малой кровью.

Такая щепетильность доброго батюшки другим революционным командирам очень была не по душе. Но пришлый инок находился под опекой самого Нестора Махно, да и перечить грозному Ронину никто из простых атаманов не решался. Однако появился в повстанческой армии и непростой командир — Лев Николаевич Зиньковский.

Начальника контрразведки батьки Махно соратники и враги обычно именовали по-старому — Лёвой Задовым. Наглого молодого еврея это не смущало. Двадцатипятилетний Лёва уже успел отмотать солидный срок в царской тюрьме, там же от жандармов получил первые уроки ведения допросов с пристрастием. На собственной шкуре испытал действенность старорежимных приёмов. Кулаки у рослого молодца были крепкие, нервы тоже, еврейский «котелок» на плечах варил хорошо — лучшей кандидатуры на должность начальника контрразведки батька Махно не нашёл.

Надо сказать, Лёва Задов батьку не подвёл, с энтузиазмом взялся за дело. А что людишек трепал крепко, так и времена жестокие — с врагами революции миндальничать нельзя. Народец прибивался к повстанческой армии разный, строгий догляд требовался, вот и старались хлопцы Лёвы Задова рук не покладая. Крови и греха бывшие лиходеи не чурались.