Пароход идет в Яффу и обратно (Рассказы и повесть)

«Ваш желанный, — поставил он вместо подписи, — ваш счастливый поклонник, охранитель вашего покоя, ваш соловей, сторож вашего виноградника, ваш слуга и воин, ваш раб и царь, ваш полководец и солдат, ваш безумный обожатель из Тель-Авива…»

«Угодил наконец?» — подумал он, покидая почту.

Через неделю дантист принес ему еще один голубой конверт. Малка была растрогана, благодарила. Игра ему удается. Он написал так поэтично и возвышенно, словно и в самом деле любит ее. Ей так понравилась его длинная подпись. Она попросит Мусу перенять у него этот благородный стиль. Она ждет его ответа и на второе письмо. Все произошло так, как она хотела: Акива перехватил послание, набросился на нее и избил. Она счастлива.

Со временем Гордону стала нравиться его служба в киоске. Дела крохотной фирмы Розенблатт и Зильберберг шли хорошо. Хозяева увеличили ему жалованье. Гордон тайно сшил себе костюм у Ушера Окуня…

…Мистер Броун прервал мой рассказ, спросив с удивлением:

— Почему тайно?

…В Голте жил портной Ушер Окунь. Это был совсем особый еврей. Голтинцы говорили, что его мать, будучи беременной, видно, много думала о сатане и всякой нечисти. Не к ночи будь помянуто, не про вас будь помянуто, не про нас будь помянуто, не про наших друзей будь помянуто. Тьфу! В Голте портняжил человек — исчадие ада, Ушер Окунь. Ему пристав сказал:

— Перемени веру, окрестись и будешь получать большие заказы от полиции.

Окунь переменил веру и имя — стал Иваном. Но жил он так же плохо и имел мало заказов. Однажды ему сказали:

— Вот где хорошо — в Румынии!

Ушер — Иван Окунь — бежал через границу в Румынию, поселился в Яссах. Но и там ему было плохо. Когда Бальфур провозгласил свою декларацию, евреи из Ясс часто говорили:

— Разве здесь жизнь? В Палестине — вот где жизнь!

Окунь пробрался в Палестину, но там узнали, что он был выкрестом, и никто не пожелал с ним иметь дела. Он ходил к тель-авивскому раввину, каялся. Напрасно!

— Вон! — кричал раввин. — Вон, исчадие ада!

Так жил Окунь в Тель-Авиве. Открыто заказать ему костюм было опасно, но так как брал он вдвое дешевле других портных, ему заказывали тайно. Дантист как-то признался Гордону, что он, из-за великой своей бедности, шьет себе платье у проходимца. Гордон попросил его свести с Ушером-Иваном Окунем и ночью пробрался к нему. Тот снял с него мерку при закрытых ставнях. Он ходил к нему часто по ночам, крадучись и заметая следы, костюм был готов. Гордон возвращался со свертком под мышкой. Он оглядывался, ловил шаги прохожих, был весьма осторожен, так как боялся не за себя, а за судьбу Ушера Окуня. На повороте его тихо окликнули. Гордон бросился бежать. Человек его настиг.

— Александр!

Гордон остановился: он узнал знакомый голос.

— Ровоам Висмонт! — воскликнул он. — Я тебя искал. Почему ты ко мне не зашел?

— Сядем на скамью, — ответил Ровоам. — Очень хорошо, что я тебя встретил на улице. Я бы к тебе не зашел. Не удивляйся. Можно обойтись и без прощания, когда оно способно тебе повредить.

— Я ничего не понимаю, Ровоам.

— Сегодня вечером, — ответил Висмонт, — еврейский суд постановил выселить меня из пределов Палестины. Если я не покину ее в двадцать четыре часа, они передадут мое дело английской полиции, а это гораздо хуже: я вовсе не хочу сесть в Аккрскую тюрьму, как Муса.

— Как Муса?! — воскликнул Гордон.

— Он стал жертвой страсти твоего ребе: Акива на него донес.

— Куда же ты едешь?

— В Египет, в Каир. Я совершаю обратный переход через Синай, — сказал Висмонт улыбаясь. — Не из Мицраима в Святую землю, а из Святой земли в Мицраим.

— Когда?

— На рассвете.

Они проговорили остаток ночи, и Висмонт перед прощанием рассказал ему историю ребе Акивы. Гордон показал ему письма Малки, сообщил о ее просьбе.

— Твои письма не помогли, — сказал Висмонт. — Случилось, что ребе Акива поймал мальчика-посыльного, отодрал за ухо и забрал записку.

«Прошу вас, Малка, — писал офицер, — приходите вечером на Храмовую площадь. Вспомните наши детские игры. Ваш Муса».

Лгунья! Она утаила от него какие-то детские игры.

— Ты умрешь, — закричал он на Малку за ужином, — ты умрешь молодой, как праматерь Рахиль.

Когда Бальфур провозгласил в Лондоне свою декларацию о даровании евреям Палестины и сионисты возликовали, Акива Розумовский ворчал.

— Эти молодые люди, — издевался он над сионистами, — хотят опередить Мессию. Тьфу!

Но тут он вспомнил вражду между сионистами и панарабистами и стал убеждать Малку словами сиониста.

— Муса, — кричал он, — один из тех, кто хочет лишить нас английской помощи. Он хочет выгнать нас из Святой земли.

Но Акива видел, что Малку не трогают его речи. Ее не интересовала судьба еврейского государства с несколькими батальонами Жаботинского и дипломатией Хаима Вейцмана, техническим гением Рутенберга и экстазом интеллигентных юношей из России.