— Конечно, не с карьерой, — ответил дантист, улыбаясь. — Карьеру вашу вы немного подмочили… Но зато я поздравляю вас с мужеством. — Он понизил голос: — Я тоже думаю, что Англия нас обманула. Вы только напрасно приплели арабов. Если хотите, я вам скажу, в чем беда нашего народа: мы всегда вмешиваемся в чужие дела, заботимся о чужих народах. Ну что вам арабы? Ей-богу, еще Пушкин сказал: чем больше мы арабов любим, тем меньше нравимся мы им… Правильно?
Гордон молчал.
— Все равно, — воскликнул дантист, — вы молодец! Выкинуть такую штуку! Где? На Масличной горе! В губернаторском доме! У генерала Сторрса!
Снова жизнь в Тель-Авиве.
Гордон сидел в киоске, наполнял колбы, размешивал ложечкой содовую воду, принимал цилиндры, сифоны, ящики с бутылками. Киоск стоял на бульваре. На бульваре росли пальмы. В тени пальм расположились скамейки. Люди садились, уходили. Однажды на скамью сел доктор Клаузнер, тот самый, который был больше похож на лилию, чем на доктора. У киоска никого не было.
— Господин Клаузнер, — сказал Гордон, — добрый день.
Доктор удивился:
— Откуда вы меня знаете?
— Когда я был маленьким, я ходил на ваши лекции в Явне, на Большой Арнаутской. Помните?
— Как же! Еще бы! — Доктор обрадовался.
— Я очень любил ваши лекции, — продолжал Гордон, — я так мечтал о Святой земле… И вот я приехал сюда.
— Прекрасно, — сказал доктор.
— Я бросил Россию… и вот я здесь.
Доктор насторожился.
— У вас ко мне просьба? — спросил он.
— Нет, доктор… правда, мне живется неважно.
— Ничего удивительного, — ответил доктор. — Мы молодая страна. Дайте развернуться. Надо работать для строительства своей родины. В самом деле, это не дело для вас — сидеть в киоске. Погодите, я вам сейчас дам рекомендательное письмо. — Доктор достал блокнот, прислонился к киоску. — Пожалуйста, — сказал он. И ушел.
Гордон развернул записку и прочел адрес.
«В „Солел-Боне“, — писал доктор Клаузнер. — Прошу предоставить подателю сего работу на каком-нибудь участке…»
Гордон вспомнил молодого человека из ресторана и разорвал записку.
Как-то к нему на службу снова прибежал дантист с новостью.
В последние дни Березовскому повезло. В Тель-Авиве открылась поликлиника. Дантист подал десятки заявлений в национальный комитет, в раввинат, в муниципальные учреждения и разослал множество писем видным людям города. Он так всем надоел, что ему отдали должность зубного техника. Дантист переживал веселое время, приходил домой с покупками,
— Отчего вам везет? — воскликнул дантист. — Разве я хуже вас? Или глупее?
— У вас для меня есть новость? — спросил Гордон.
— Ну почему, — продолжал дантист, — я никогда в жизни не получал голубых конвертов? Отчего женщины не любят дантистов? И зачем меня сделали дантистом? Боже мой! Если бы только сосчитать, сколько у меня было несчастных романов…
Гордон взял из его рук голубое письмо. К удивлению дантиста, он положил его в карман и поблагодарил. Дантист был поражен, что его постоялец не сразу вскрыл письмо, не обрадовался, не бросился читать. Такое поведение показалось ему до того неожиданным, что он не двигался с места.
— Кончено! — вскричал он. — Теперь я вас понимаю!
Он пощипывал свои короткие усы — они должны были уменьшить длину носа — и смотрел на Гордона, как человек, который внезапно прозрел.
— Все понимаю, все! Если ты хочешь, чтобы женщина тебя любила, делай вид, что ты железный человек и что до твоего сердца так же далеко, как до Египта. Бросай ее письма в карман, как будто это не письмо от женщины, а повестка от мирового судьи. Теперь я все понимаю.
Письмо лежало в кармане, и Гордон думал: что же в нем пишет датчанка? Неужели она простила ему?! Он решил: что бы она ни писала ему в письме, он оставит его без ответа. Нет, история не пойдет вспять.
Он наговорил себе много таких слов, пока письмо лежало в кармане. Наконец он не вытерпел и вскрыл его.
— Вот как! — удивился он.
Ни к чему были все соображения. Письмо прислала Малка, молодая жена его ребе. Он ругался, читая путаную ложь, нагроможденную ею. Она сообщала что ей удалось убедить Акиву в ее любви к нему — к Гордону. Слава богу, его подозрения мало-помалу оставили Мусу. Ребе Акива уже о нем не вспоминает. С недавних пор он начал ее попрекать привязанностью к Гордону. Малка счастлива: ее игра удалась.
Если бы дантист знал…
Гордон улыбнулся. Такие любовные письма мог, вероятно, получать и он. Знал ли он, чему завидует?
«Все же мое сердце неспокойно, — писала Малка, — старик ревнует меня и к вам, и к нему. Мне стоило больших усилий навести следы его подозрений на вас, но еще не удалось совсем отвести от Мусы. Дорогой друг, вы можете мне в этом помочь. Я умоляю вас: напишите мне интимное письмо. Я сделаю так, что Акива его перехватит. Не могу поверить, что вы мне откажете. Как вас упросить?..»
— Чепуха, — ругался Гордон, размешивая для покупателя соду в стакане.
Он решил послать Малке банальное любовное послание с дурацкими цветистыми фразами из письмовника и перечислить все ее красоты, к которым он был равнодушен. Он пошел после работы на почту, заполнил четыре страницы дребеденью, но не подписался.