Пароход идет в Яффу и обратно (Рассказы и повесть)

— Я никогда не видел, — рассказывал он потом, — чтобы администрация вела себя с такой рафинированной грубостью и низостью, как это проявила английская администрация в Палестине. Русская администрация также устраивала погромы, но она была открыто антисемитична. Здесь же администрация всегда проявляла утонченную вежливость и убаюкивала нас сладкими речами. Мы имели право поэтому ожидать от них исполнения всех надежд… И вот эта самая администрация устроила погром…

Дочь наборщика сказала:

— Сейчас это не повторится. После того скандала.

— А делегация, которую не принял губернатор? — спросил Висмонт.

Они решили лечь спать в одежде. Каждый шорох вызывал тревогу. Отец Лии был бледен: его трясла малярия, он бредил.

Ночью ничего не случилось, и неожиданно спокойно прошел и весь следующий день.

— Не ходите, — удерживала их Лия.

Но Висмонт и Гордон все же пошли в юго-восточные кварталы. Арабские магазины были закрыты. Они видели злые лица и черные флаги. В синагогах люди молились у раскрытых дверей — Ковчега Завета. Старики постились и нюхали нашатырный спирт. День прошел спокойно, без убийств.

— Завтра мы отправимся домой, — сказал Гордон.

Он спешил вон из Иерусалима. Он гнал от себя сны, в которых ему являлась Анна Бензен. Лия все еще надеялась, просила его читать ей стихи Саула Черниховского[26]. Это были стихи об Астарте, о Венере, о любви. Он плохо знал древнееврейский язык, и она объясняла ему на жаргоне значение многих слов.

— Вы все еще любите ее? — спросила она посреди чтения стихов.

Гордон не ответил.

— Значит, любите. Верьте мне: вы с ней будете несчастны.

— Почему?

— Чужая кровь, — сказала Лия. — Не может быть счастья между людьми чуждых рас.

Гордон читал Черниховского.

…Обратный путь колонисты совершили в три дня. Ночи они проводили в горах. Постелями им служили зеленые английские пледы. Холодели камни гор. Из Галилейской пустыни шла тишина. Когда они добрели до речки Курии, то выкупали в ней свои усталые ноги. Колония была в пяти километрах. Она лежала внизу. Вечер уводил в незримый мир белые краски ее домов.

Их взгляды лежали на линии горизонта. Там, где кончается мир, начиналась колония. Когда они прошли еще два километра, они увидели внезапно огонь.

— Ровоам, — вскричал Гордон, — это не закат!

Да, это — не закат.

Это горела колония Явне. Горел пшеничный урожай, раскиданный по вечернему полю, горели пальмы в бывшем саду шейха, горела контора, украшенная щитом Давида. Щит был изваян Гордоном.

Когда они входили в колонию, Висмонт сказал: годовщина бальфуровской декларации.

Глава тринадцатая

Колонистам удалось потушить пожар. Уцелели конюшни, уцелела половина дома. Они спасли также больше половины урожая. Илья Шухман добился — через Иону Аписа — новой ссуды в банке. Наступит зима, и в эту спокойную пору колонисты заново отстроили свой дом. В зимний вечер в Явне приехал Бялик. Он разговаривал до полуночи с колонистами и обещал им, что в его истории Палестины будет рассказано об их героической борьбе за свою родину. Его радостно встретили и восторженно проводили.

— Да здравствует наш гений! — кричали ему вдогонку.

Они читали всю ночь его стихи. Шухман декламировал:

… Небеса, если в вас, в глубине синевы,
Еще жив старый Бог на престоле,
И лишь мне он незрим, то взмолитесь хоть вы
О моей окровавленной доле.
У меня больше нет ни надежд впереди,
Ни в руках моих сил, ни молитвы в груди.
О доколе, доколе, доколе?..[27]

— Хаим Бялик, — сказал Гордон, — это гений, признанный всей Европой. Я читал статью Леонида Андреева, в которой он писал: «Наши великие писатели, Достоевский и Бялик…»

Поэзия Бялика объединила в этот день всех. Его любили юноши из Шанхая и Бухареста, из России и Польши, его любил и Ровоам Висмонт. В этот день пили вино, целовались, пели, танцевали. Скоро начнется оседлая домашняя жизнь. Через год они привезут сюда своих невест и выпишут сюда отцов и матерей. Гордон был сирота. В России у него никого не было, кроме меня, его единственного друга.

Шла зима, полная новых надежд. Гордон часто караулил в поле. В конце зимы произошло одно событие, которое заставило его покинуть колонию. Как-то Гублер назначил его на дежурство.

…Александр Гордон — сторож пустыни.