Паранойя. Почему мы?

– Ну, какие смешки, котенок, – приобняв, целует он меня в щеку, оставляя масляный след. – Наоборот, восхищаюсь твоим подходом. Пропорции и последовательность в высокой кухне, определенно, не пустой звук. Уверен, какой-нибудь Блюменталь сказал бы, что ты на верном пути. Но мы тут, Настюш,  просто колхозаны, привыкшие жрать по-простецки: нам главное – чтоб побольше да посытнее, так что можешь смело замешивать любое хрючево, не ошибешься.

Я смеюсь, он же, подмигнув, перекладывает все в одну сковороду и перемешав, снова пробует. Закатывает глаза и опять так пошло стонет, что у меня по телу пробегает дрожь.

– Ну, ты уже переигрываешь, – покраснев, толкаю его в плечо.

– Неправда. Моя игра всегда на должном уровне.

– Ах, ты – свин!

Так, шутя и подкалывая друг друга, мы накрываем на стол в беседке. За обедом меня нахваливают с трех сторон, словно я не обычную картошку с грибами приготовила, а как минимум, «Веллингтон» по рецепту Гордона Рамзи. Умирая от смущения и радости, сижу красная, как рак, и сама не замечаю, как соглашаюсь взять на себя все заботы по кухне. Только, оказавшись наедине с выросшей в два раза горой посуды и все с тем же разгромом, что и час назад, осознаю на что подписалась.

Господи, да мне же теперь это до ночи разгребать!

Пожалуй, более наглядного примера, до чего могут довести мужики, сладко дуя в уши, сложно придумать.

– Вознесенская, ты – наивная дурочка! – резюмирую с тяжелым вздохом и принимаюсь за мытье посуды, в очередной раз мысленно кроя Долгова матом.

Перемыть весь этот кошмар в тазике и не рехнуться? Боже, дай мне сил!

Как ни странно, силы действительно откуда-то берутся. Я перемываю всю посуду, отмываю плиту, которую, судя по всему, не мыли уже очень давно, перебираю грибы, фасую их, а после принимаюсь за ягоду.

За окном уже темно, когда я заканчиваю и кое-как разгибаюсь после двух часов в согнутом над тазиком положении. Спина ноет, руки после земляники чисто рабочие: с черной окантовкой вокруг ногтей. Маму бы хватил удар, увидь она их. Как говорила ее любимая Коко Шанель: «руки – визитная карточка женщины». Что ж, моя более, чем наглядна и правдива.

К счастью, я слишком устала, чтобы дать волю напрашивающемуся сплину. Долгов прав, трудотерапия прекрасно очищает голову и избавляет от бессмысленных переживаний. С каждым следующим днем я убеждаюсь в этом все больше и больше.

Поначалу, конечно, Сереже приходиться меня подгонять и заставлять что-то делать, но потом я сама включаюсь в рабочий ритм. Во мне, будто какой-то сумасшедший моторчик заводиться, и я с головой окунаюсь в деревенскую жизнь.

За две недели я пропалываю Петру Михайловичу весь огород, убираюсь в каждом уголке дома, перемываю окна, перестирываю шторы и ковры, учусь варить борщ и печь шарлотку, перестаю бояться собирать по утрам яйца у кур и соты у пчел, загораю, вспоминаю, что такое аппетит и пробую секс везде, где только можно им заняться в деревне: в бане, в лесу, в реке, в поле, в сарае, в беседке, под звездами, под палящим солнцем, проливным дождем, на сене, на столе, на полу…

Мы трахались с Долговым так, словно каждый день последний. Стоило только нашим взглядам пересечься, как между нами, будто взрывался снаряд. Это было каким-то одержимым безумием, наркотиком, которого хочется снова и снова.

Леха замучился покупать Долгову презервативы, Петр Михайлович вообще переехал в летнюю кухню, чтобы не слышать нас ночью, Гридас с усмешкой качал головой каждое утро, но нам было плевать.

Я, конечно, смущалась, ловя косые взгляды, но стоило только Серёже меня коснуться, как забывала обо всем и отдавалась так, словно в этом мире есть только я и он.

 После мы лежали, обнявшись, и бездумно смотрели в даль. Сережа курил и гладил меня по спине, я водила пальцем по его груди, вдыхала запах его кожи и позволяла себе любить. Я больше не думала ни о прошлом, ни о будущем, ни о том, насколько это все неправильно.  Я вообще ни о чем не думала, просто не видела смысла. Все могло измениться в любую секунду.

Сейчас жизнь напоминала летаргический сон на пепелище того, что было. Мы с Сережей цеплялись друг за друга, пытаясь хоть что-то сохранить из нашего прошлого. Неопределенность и неизвестность, висящие над нами грозовыми тучами, сводили с ума.

Долгов не рассказывал, но я понимала, что его дела с заводом и сестрой продвигаются не так успешно, как ему хотелось бы. Я не лезла к нему в душу, мы вообще практически не говорили на какие-то серьезные темы. Ни он, ни я не нуждались в бессмысленных «все будет хорошо» и «ты справишься». Я просто ложилась, обнимала его и отдавала всю себя, а он любил меня так, что душа покидала тело, и в этом было больше поддержки, чем во всех не случившихся между нами разговорах. Пусть на десять минут, но нам становилось легче, мы справлялись с тревогой, сомнениями, и обуревающими нас демонами.