Паранойя. Почему мы?

– Нет, не должна. Ничего ты ему не должна, да он и не ждет. Но чисто по – человечески… Не добивай. Дай ему хоть чуть-чуть выдохнуть. Лежачих не бьют, Настасья, а он в серьезном нокауте: все произошедшее с тобой, и полнейший крах всех планов хорошо ударили по нему. Теперь он нерукопожатный в своей премиальной тусовке. Элита беспощадна, она не прощает падений. Только выпал из обоймы, сразу становишься чужаком. Он теперь чужак, и ради того, что задумал, ему приходиться изворачиваться ужом, хотя еще недавно каждый перед ним стелился ковром и готов был оказать любую услугу. Теперь все не так. Но с этим он вполне способен справиться, а вот предательство сестры его очень сильно подкосило. У них была такая братски-сестринская связь, какую редко встретишь. Я знаю Серёгу с тринадцати лет, и уже тогда они с Зойкой были слаженной командой, стояли горой друг за друга. Сестра была для него самым близким человеком, ей он безоговорочно доверял во всех вопросах на протяжении всей жизни и, кого угодно мог заподозрить в предательстве, но только не ее. Без понятия, в какой момент что-то надломилось и пошло не так в их отношениях, но он до последнего не верил, что она способна ударить его в спину. Разойтись во мнениях, разбежаться, перестать общаться – да, но не крысить. Поэтому сейчас он проходит через очень жесткую переоценку своей жизни, и единственный якорь в ней – это ты. Как бы пафосно ни звучало, но ты – все, что у него осталось. Можешь, конечно, продолжать в том же духе и отыгрываться на нем за все, что он сделал, но будет ли легче – вот вопрос.

Гридас замолкает, а я не знаю, что сказать. Все это я и сама прекрасно понимала, просто не давала себе возможности, как следует обдумать. Сейчас же не то, чтобы на меня нисходит озарение, просто я чувствую, что, если продолжу в том же духе, то закончу в психушке.

– Спасибо за разговор, – выныриваю из своих мыслей, когда Гридас поднимается с лавки.

– Не за что, – чисто символически хлопает он меня по плечу. – Подумай над тем, что я тебе тут наговорил. Хотя бы ради себя самой и своего здоровья.

Он покидает беседку и идет в другой конец двора, где только сейчас замечаю Долгова и Петра Михайловича, активно что-то обсуждающих. Серёжа, будто почувствовав мой взгляд, поворачивается, а мне так неловко и стыдно делается, что мгновенно опускаю глаза в пол, становясь одного цвета с шортами Долгова.

К счастью, вскоре грузовая машина привозит полный кузов угля и, Сережа с Гридасом, взявшись за лопаты, начинают закидывать его в углярку. Петр Михайлович уходит в летнюю кухню готовить ужин. Я же, помаявшись какое-то время от безделья и жары, сбегаю в дом.

Когда вокруг кипит жизнь, просто сидеть на лавке и наблюдать за работой людей – как-то не по себе. Но и в доме мне нет покоя, несмотря на то, что в зале обнаруживаю небольшую полку с книгами. Сколько ни пытаюсь, никак не могу сконцентрироваться на чтении, то и дело поглядывая в окно.

Долгов вспотевший, перемазанный углем работает в отличии от Гридаса, не останавливаясь, не давая себе ни секунды передышки. Чувство, будто он не уголь кидает, а разгребает такую же черную, десятитонную гору проблем вокруг себя.

Энергично, упрямо, на всю мощь.

И, когда через два часа, расправившись с ней, он вместо того, чтобы передохнуть, идет колоть дрова, окончательно убеждаюсь, что для него физический труд, прежде всего, способ отвлечься, убежать от самого себя.

Он пашет, как ненормальный: наколов целую поленницу, идет чистить сарай, а когда жара спадает, берет ведра и поливает огород. Он весь сгорел на солнце и, его накусали комары, но он будто этого не замечает, погруженный в свои мысли, я же который раз за эти часы порываюсь сказать ему, чтобы надел футболку, но так и не решаюсь.

Ближе к ночи, вернувшись из бани, застаю его в коридоре возле трюмо с зеркалом.  Морщась и изворачиваясь немыслимым образом, он пытается намазать алую спину кремом, но, естественно, у него ничего не выходит. Не выдержав, подхожу к нему. Да так и застываю в паре шагов, встретившись с ним взглядом в зеркале.

В эту секунду между нами происходит что – то животное: на уровне генетического кода, инстинктов и физиологии, не поддающееся контролю и объяснению. Спускаюсь взглядом по мощному, пылающему багровым заревом торсу, и чувствую, как внутри, несмотря на все «но», начинает подрагивать от воспоминаний.

Едва сдерживая дрожь, прокручиваю в памяти, как скользила губами по этой, влажной после бани груди, прессу все ниже и ниже, облизывая каждый сантиметр, и чувствую тяжесть внизу живота. Долгов тяжело сглатывает, уловив мою флюиды, и жадно смотрит на грудь, обтянутую, словно второй кожей мокрым ситцем, отчего соски так призывно торчат, что я краснею еще больше, только сейчас заметив, что с волос накапала вода и этот чертов, выданный Петром Михайловичем халат, скорее обнажает, чем прикрывает что-то.

Первым делом хочется убежать. Мое проснувшееся вдруг либидо кажется мне чем-то из разряда извращений и по-настоящему пугает. Разве это нормально хотеть мужчину, который причинил так много боли?