Паранойя. Почему я?

– Ой, я тебя умоляю. Матерью твоих детей могла стать любая другая, подвернувшаяся под руку, баба. И ничуть не хуже воспитала бы их, а тебя кормила борщами, но при этом может быть даже иногда улыбалась.

– Да, но подвернулась-то она. Так что не обсуждается.

– Помилуйте, какое благородство! – закатывает сестра глаза, закуривая сигарету. – Но ты же понимаешь, что сейчас не самое подходящее время для развода. И вообще… Такое состояние делить! Да у тебя возможности позволяют ее вообще годами не видеть. Вы же можете жить в разных домах, на разных континентах, если хотите! Я не понимаю, зачем эта канитель?

– Затем, Зойка, что жизнь – это не только деньги и состояние.

– Боже мой! У тебя, похоже, реально кризис среднего возраста, – вздыхает она, качая головой.

– А ты в конец оскотинилась, но я же ничего не говорю, – спокойно парирую, смиряя ее холодным взглядом, под которым ей становится заметно не по себе.

– Я не оскотинилась, я просто мыслю рационально, – не нравится ей мой диагноз.

– Дело не в том, как ты мыслишь, а в том, что всегда, в любой ситуации ты ставишь во главу угла деньги.

– И что с того? – бросает она с вызовом.

– А вот это и есть показатель, что ты – скотина. Какая разница из чего делать культ? Из жратвы, ханки, водки, денег да даже бога? Фанатики – это ограниченные, тупые скоты, которые дальше своей страстишки ничего вокруг не видят. Да вы готовы ради нее ближнего разорвать.

Зойка выдавливает из себя кривую улыбку.

– Спасибо, братик, ты очень любезен.

– А ты в следующий раз за собой смотри, прежде, чем меня критиковать, а то вижу, полюбила ты это дело.

– Я не…

– Ладно, давай к сути, – обрываю ее возражения и тоже закуриваю, откидываясь на спинку кресла и вытягивая затекшие после пяти часов в самолете ноги.

Сестра недовольно поджимает губы, но, как я и говорил, ради своей главной страсти она готова многое стерпеть, лишь бы поскорее перейти к делам.

– У нас все готово, можно хоть прямо сейчас Назарчуков за решетку отправлять.

– Отправлять мы их никуда не будем. Устрой мне с ними встречу так, чтобы никто, кроме нашего адвоката и нотариуса не был в курсе, и подготовьте новый договор, где будет четко прописано, что в случаи, если я захочу продать свой пакет акций, я смогу сделать это без одобрения этих гандонов.

– Подожди-подожди, – чуть ли не лезут у Зойки глаза на лоб. -Ты серьезно? Хочешь обменять нашу возможность избавиться от подозрений на долбанные поправки в договоре? Ты с ума сошел?

– Почему я вдруг сошел с ума, если шестнадцать лет только и делаю, что ищу способ развязать себе руки от этого пункта?

– Но не сейчас же!

– Именно сейчас.

– То есть? Что это значит, Сережа?

– А по -твоему?

– Продашь завод? -вырывается у нее шокированный смешок.

– А что тебя удивляет? -отзываюсь невозмутимо, хоть и знаю, что сейчас будет взрыв.

– Что меня удивляет?! -подскакивает Зойка со стула. – Ты издеваешься? У нас наивысшая в мире рентабельность, мы на пике! И ты собираешься так просто сложить лапы? Ты… Я тебя не узнаю! Ты совсем поехал с этой малолеткой!

– Она тут причем?

– Да при всем!

– Херню не неси! Я на пике, потому что всегда оказывался в нужное время в нужном месте и знал, когда сворачивать удочки, а когда – рвать жопу. Так вот сейчас самое время продать акции, пока они по такой высокой цене и вывести активы за рубеж.

– Если бы ты не пустил сюда Елисеева с Можайским, как я тебе говорила…

– Не будь дурой! – начинаю заводиться. – Ты откаты что ли не видишь, какие в Москву? Ты вообще не понимаешь, что страна меняется?

– Да эта страна меняется каждые двадцать лет и что?

– А то, что мне уже далеко не двадцать. Я не борзый пацан, которому нечего терять. У меня дети и еще полжизни, которую я хочу прожить в достатке где-нибудь на берегу океана, а не воюя за этот еб*чий завод в этой еб*чей стране! Поэтому подготовь договор и организуй встречу с Назарчуками.

– А что ты будешь делать с подозрениями Можайского?

– Он в любом случае будет копать под меня. Толку подставлять Назарчуков или кого бы то ни было нет. Пусть копает, мне главное выиграть как можно больше времени, а дальше буду смотреть по ситуации.

Когда я замолкаю, сестра несколько долгих минут сверлит меня немигающим взглядом. Я понимаю ее чувства. Это и обида, что я не доверяю, и страх, что я, возможно, ее кину, и злость от понимания, что она бессильна что-либо изменить. Поэтому она подходит к бару и, налив себе рюмку коньяка, одним махом опрокидывает ее в себя.

– Давно ты принял такое решение? – спрашивает, переведя дух.

– Достаточно давно, – отвечаю уклончиво, чтобы, не сыпать соль на рану. Но Зойка все понимает и, не скрывая горечи, усмехается.

– С каких пор мы стали чужими, Серёж?

У меня не было ответа на этот вопрос, просто однажды я, как и она сейчас, вдруг очнулся и понял, что сестры у меня давно нет. Есть партнер, но не сестра. Нет больше ни разговоров по душам за коньяком, ни одной сигареты на двоих, ни банального «ты как вообще?».