Паранойя. Почему я?

– Да? А «всё» – это что, если не секрет? – продолжает он насмехаться.

– Ты – омерзительный козёл! -выплевываю не в силах себя сдерживать.

– Очень информативно, Настюш.

– Никакая я тебе не «Настюша»! Между нами всё кончено! Можешь устраивать со своей женушкой примирительные вечера, трахаться с ней, сколько душе угодно, но я больше в этом дерьме не участвую!

– Это все претензии? – спокойно уточняет он.

– А, по-твоему, этого мало? Мне Оля всё рассказала! – не знаю, зачем я прибавляю это в конце. Звучит до ужаса по-детски, но его долбанная невозмутимость меня просто убивает, как и последовавший ответ.

– Не знал, что моя дочь держала свечку.

– Хочешь сказать, ты свою жену не трахал?

– Ну… как бы у нас двое детей, – напоминает он, вовсю веселясь, а меня это просто добивает.

– Да пошёл ты! – психанув, кидаю в него первое, что попадается под руку и  разворачиваюсь, чтобы уйти, но он, увернувшись от моего снаряда, тут же перехватывает.

– Насть, прекращай цирк.

– Цирк? – со злым смешком сбрасываю его руку. – То есть не было никакого «примирительного ужина», вы не отправляли детей к бабушкам и не трахались все эти чёртовы пять месяцев?

– Ну почему же? – возражает он все в той же манере, словно говорит с психбольной. – И ужин был, и детей отправляли, и оттрахали друг другу мозги по-полной. Такой вот примирительный ужин и светская беседа про развод. И да, все эти «чёртовы пять месяцев» я трахаю исключительно тебя. Хочешь верь, хочешь – нет.

Я не знаю, что сказать. Эмоции как-то разом утихают, и я чувствую себя такой глупой в своей неприкрытой ревности, что становится до невозможности стыдно. Но все же не могу не спросить.

– Значит, ты подал на развод?

– Еще нет, но документы уже готовятся.

– Хорошо. Апрель не за горами. Не разведешься – я уйду, – напоминаю я, на что он весело усмехается.

– Не сомневаюсь.

– Думаешь, я шучу?

– Думаю, ты липкая после секса. Меня это заводит, – понижает он голос до проникновенного шепота и скользнув рукой мне под юбку, касается меня между ног. – Хочу тебя.

Прежде, чем успеваю что-то ответить, он закрывает мне рот поцелуем, и все сомнения, возражения и страхи тонут в пучине нашего голода и тоски.

Через несколько часов утомленные, но сытые мы лежим в обнимку и тихо обсуждаем все произошедшее за этот месяц. Я рассказываю о своём заточении, Серёжа о своих делах, о разговоре с Ларисой. На мой вопрос «имеет ли он к аварии какое-то отношение!». Получаю твердое «нет».

Верю ли? Наверное. Но лишь потому, что мне так легче. Не хочу думать, что меня обнимает мужчина, который покушался на жизнь моей матери. Никогда не смогу этого простить.

На волне этих мыслей прошу моего нового охранника, позвонить ей и сказать, что я с девочками отмечаю свое возвращение.

Мама, естественно, недовольна. Напоминает про запущенную учёбу, грозиться снова посадить под домашний арест, если я не исправлю оценки.

Приходиться нам с Гридасом изворачиваться ужом. К счастью, мама верит ему и сменяет гнев на милость. Закончив разговор, облегченно выдыхаю.

У нас с Долговым впереди вся ночь, и это по-настоящему окрыляет. Я так соскучилась, что несмотря на уже довольно ощутимый дискомфорт между ног, хочу моего мужчину снова и снова. Меня сводит с ума тяжесть его тела, его глубокие, размеренные толчки во мне, хриплые стоны и чувственный шёпот. Однако сейчас это все не про похоть и грязные желания, а про что-то такое, не имеющее к телесному никакого отношения. Мы просто пытаемся быть ближе на всех доступных для мужчины и женщины уровнях.

Чуть позже кое- как отрываемся друг от друга и решаем общими силами приготовить ужин. Помощница из меня так себе, Сережа то и дело подтрунивает, но терпеливо объясняет азы кулинарии, я же делаю мысленную пометку пойти на какие-нибудь курсы и научится, наконец, готовить.

За ужином рассказываю про Шумилину. Долгов обещает разобраться. Не скажу, что меня это успокаивает, но все же немного притупляет страх и волнение.

– Кстати, ты ничего не сказал про мой подарок, – вспоминаю, наткнувшись взглядом на свой автопортрет в стиле ню. И хотя мне неловко, все же любопытство пересиливает смущение.

– А что тут говорить? Все ладони стер, – демонстрирует он свои мозоли от турника и штанги.

– Извращюга, – залившись краской, бросаю в него салфетку. Серёжа, увернувшись, смеется.

– Зато объективно. Стоит – значит нравится. А все эти «красиво» –  субъективный п*здеж ни о чем.

– С каких это пор вы стали экспертом, Сергей Эльдарович? -дразню его, вспоминая, как он уверял, что абсолютно ничего не смыслит в живописи.

– С тех пор, Анастасия Андреевна, как стал меценатом такого произведения искусства, как вы, – выдаёт он с апломбом, а я, покраснев, не знаю, что сказать. Просто отвожу взгляд и качаю головой, пытаясь скрыть довольную улыбку.

– Послезавтра я уеду, Настюш, – объявляет Серёжа под конец ужина. -У меня кое-какие дела заграницей, потом в Москве. Меня не будет где-то две недели.

– Две недели? – смотрю на него во все глаза.

Сказать, что я расстроена – не сказать ничего. Не успели воссоединится –  и снова расстаемся.