Парадигма

Что теперь станет с матерью и сестрой? Он подвел их. Им никто больше не поможет. Братья и отец сопьются, продадут последние ценности. Мама умрет от перенапряжения, а сестра еще лет двадцать будет тянуть хозяйство одна… Бесславный конец их семьи.

Хен хмыкнул не в силах выдавить большее. Остается надеяться на Мирта; может, он, когда война закончится, найдет маленькую деревушку Болтуна и отдаст накопленные монеты. Но захочет ли? И главное: знает ли всё? Нет, пожалуй, шансы малы.

Мимо прошел худой жрец в накинутом на голову капюшоне. В левой руке он держит деревянное ведро, до краев наполненное мутной грязной водой. Даже не удостоив заключенных взглядом, он скрылся во тьме шатра. Поднялся ветер, затрепетал листьями пожухлой пепельной травы, приятно остудил разгоряченную кожу. В соседней клетке застонал старик, принялся то ли в бреду, то ли во сне что-то неразборчиво шептать. Его длинные, еще крепкие руки, увитые узлами вен, потянулись к небу. Скрипнула повозка.

Пахнет кровью, потом, дубленой кожей и болью.

— Эй, Болтун!

Хен даже не пошевелился.

— Да очнись же ты!

В поле его зрения возник Мирт.

— Ты выглядишь гораздо лучше, чем я думал, — заявил он. — Осунулся, правда, но еще не подрастерял упитанный вид! Давай, хватит изображать из себя мешок с дерьмом, очнись! Ты здесь всего несколько дней. Распахни глаза пошире и соберись. Нам с ребятами пришлось отдать порядочно монет, чтобы подпустили к тебе.

Он потряс ведром и тряпкой. Сделал вид, будто с остервенением начищает прутья решетки.

Хен заставил себя сесть, хотя мышцы рук слушаются плохо.

— Нас всех убьют?

— Разные слухи ходят.

— Может, меня уже сегодня вечером казнят…

— Не теряй надежды. Понимаю, ситуация хуже некуда, однако пока всё не так плохо — руки и ноги тебе не оторвали, а из кожи не сделали барабан. Берегут вас. Вон даже кормят и поят! Представь, будто ты отдыхаешь!

— В клетке?

— Ну да…

Он оглянулся, опустил тряпку в воду, вытащил и начал тереть колесо повозки, испещренное мелкой вязью черных иероглифов.

Остальные заключенные даже не смотрят в их сторону.

Хен прошептал:

— Я тебя умоляю: если умру, то передай мои монеты моей семье…

— Ну что ты такое говоришь… — отмахнулся Мирт.

— Передай монеты матери и сестре, — вновь настоял Болтун. — Пожалуйста! Без них им точно не прожить. Они не справятся, семья и так вся в долгах.

— Успокойся, Болтун. Мы что-нибудь придумаем. Если тебе станет легче, я скажу: я лично отдам все твое заработанное матери. Можешь на меня положиться. Даю слово.

Хен кивнул. Голова тяжелая, шея дрожит от напряжения, даже рукой пошевелить сложно. Словно злокозненный дух высосал всю жизненную энергию.

— Парень, не нравится мне твое лицо, — заметил Мирт. — Ты это брось. Молодые и сильные выживут. Тебе еще рановато становится частью плаща душ Сеетры.

— Я… в порядке. Я соберусь. Даю слово.

— Не верю. Мозги займи. Тебе в этой клетке просто нечем заняться — только лежишь и думаешь, как судьба повернулась задом! Попробуй посчитать, сколько за день бьет молотом о наковальню кузнец, сколько нитей в твоей грязной вонючей тунике, сколько иероглифов на колесах повозки. Только не раскисай!

— Легко говорить тому, кто жив и свободен, — сказал Болтун хриплым голосом.

— Да ну? Моя клетка, парень, просто больше. Мы все здесь рабы — из степи далеко не убежишь.

Они замолчали: из ближайшего шатра вышел жрец, заметил непрошенного гостя возле клетки и встал, наблюдая. Бывший капитан, широко зевнув, макнул тряпку в ведро, а затем начал обтирать колеса. Струйки грязной воды потекли меж деревянных спиц, оставляя темные следы.

Наконец, жрец, нахмурившись, направился к повозке Болтуна.

— Мне пора, — прошептал Мирт. — Сейчас придется еще объясняться…

— Спасибо, что не бросаете меня.

Тот лишь махнул рукой и, приклеив на лицо обезоруживающую улыбку, двинулся к священнослужителю. Они разговаривали не меньше половины колокола — с такого большого расстояния слов было не разобрать. Видимо, объяснения бывшего капитана устроили жреца, и потому он его отпустил.

Прошло еще два долгих-долгих дня. Время тянулось как застывающая смола, словно намеренно замедляло мгновения, превращая их в утомительную вечность. Вдобавок ко всему ничего не происходило. Ожидание сводило с ума и отупляло.

Хен последовал совету Мирта — и начал рассказывать истории. Получалось плохо, грубо, нужные слова не лезли в голову, но его все равно слушали остальные заключенные. Подогнув под себя ноги, Болтун ближе к ночи садился в центре клетки, закрывал глаза, пытаясь услышать голос истории, её темп. Затем разлеплял сухие губы и рассказывал — о парне, поймавшем в речке рыбину с женскими сиськами, о жене кузнеца, обмазавшей мужа семенем вампира.

…Вечером третьего дня, когда остывающее солнце-око наполовину скрылось за бескрайней степью, когда в воздухе запахло углями и еще чем-то горьким, явился Вор. Лучась весельем и бодростью, растягивая губы в неизменной лисьей улыбке, перебирая пальцами воздух, словно играя на невидимых струнах арфы, он уверенно зашагал к повозке Болтуна. Остановился в шаге от неё. Нехотя осмотрелся и сказал: