Парадигма

Повозки расставлены широким полукругом у большого деревянного помоста, наспех сколоченного вчера утром. Конструкция кажется хлипкой, неустойчивой, однако жрец уверенно расхаживает из конца в конец, изредка указывая худыми пальцами, на заключенных. Остальные священнослужители стоят возле повозок. Внизу помоста выстроились палачи. Прижимают к груди полуторные мечи. На головы накинуты широкие капюшоны.

— Но не стоит бояться смерти! — выкрикнул жрец, взмахнув руками. — Ибо загробная жизнь несет с собой не только боль и страдания, но и прощение. Она освобождает от земных, тяжелых оков! Вам больше не будут страшны голод, жажда, холод или жара, вы не станете переживать о своих близких — о них позаботятся боги! Пусть плоть сгниет! Отриньте её! Сердце и кровь не нужны там — в чертогах богини Сеетры! Дух вечен, его нам стоит оберегать от демонов! Солдаты, я здесь, чтобы явить вам величие нашего создателя, Баамона Освобождающего, Баамона-Не-Из-Костей, Баамона Сущего!

Страстный, долгий монолог жреца нарушило громкое хныканье старого солдата-заключенного. Тот вцепился в решетки повозки.

— Я не хочу умирать! — закричал он. — Пожалуйста! Это нечестно, нечестно, нечестно!

Жрец вздрогнул, замер, вслушиваясь. Затем медленно обернулся и подошел к нему. Костяное ожерелье на тонкой шее брякнуло. Цаплеголовые преклонили колени.

— Отпустите! Я ни в чем не виноват! Хватит!

Вся армия, царь, эвпатриды будто бы замерли, даже утренний ветер смолк. В воздухе повисло напряжение — так бывает перед грозой.

Хен сам вжался спиной в прутья решетки, боясь шевельнуться. Оцепенение, навалившееся на него, разлилось неприятным холодком по спине, сковывая по рукам и ногам.

— Ты хочешь жить? — спросил жрец по-отечески нежным, приятным голосом — тихо-тихо, практически шепотом.

— Да! Конечно! — ответил старый солдат. — Отпустите меня! Я этого не заслужил!

— И ты никогда ничего крал?

— Нет!

— И не в ответе за проступки остальных?

— Пожалуйста… Хватит!..

— Говори, собака!

— Нет, не в ответе!

Жрец кивнул, постоял некоторое время будто в нерешительности, а затем бросил:

— Вот поэтому ты здесь. Боги всё видят. — Он махнул подчиненным и громко выговорил: — Начинаем обряд!

Двое цаплеголовых вытащили из плащей связки ржавых ключей, стали останавливаться возле повозок, открывать двери решеток.

Хен облегченно выдохнул: его обошли стороной. Он еще побарахтается на этом свете, а вот старый солдат и еще четверо бедняг — нет: их, дрожащих и хныкающих, выставили в шеренгу на помосте. Палачи поднялись по скрипучим ступеням, встали за их спинами. Со звоном освободились из плена ножен длинные полуторные мечи, взорам предстала причудливая вязь на клинках.

Главный жрец принялся опять что-то вещать об освобождении, героизме и очищающей боли, но Хен перестал его слушать, словно погрузившись на дно реки — звуки доносятся до него измененные и приглушенные. Взор случайно выцепил в огромной армии Вора. Тот стоит в полном облачении тунолар-пехотинца — простенькая бронзовая кираса, кожаная юбка, короткий плащ и сандалии с завязками до колен — и смотрит прямо ему в глаза, улыбаясь. Позади него Мирт, Рыжий и остальные.

— …и не оставят нас боги! — заканчивает пламенную речь жрец и объявляет: — Да свершится правосудие!

Словно одно существо, палачи взмахнули клинками.

Сразу пять голов заключенных покатились по деревянному помосту. Из отрубленных шей фонтанами ударила бурая кровь, пачкая всё и всех вокруг. Несколько горячих каплей попали на щеку Хена, и он тут же лихорадочно отшатнулся, вытер тыльной стороной ладони. К горлу подступил горьковатый комок. Жрец держится в шагах десяти от дергающихся обезглавленных тел, напоминающих выброшенных на берег рыб. Его синие тонкие губы двигаются в беззвучной молитве, руки делают сложные пассы. Из вырезанных широких ртов деревянных истуканов, расставленных на краях помоста, повалил густой дым, перебивающий запахом горящих можжевеловых веток смрад свежей крови.

Еще не успели остыть тела, еще отрубленные головы корчатся в гримасах ужаса, еще чужая кровь обжигает щеки, как цаплеголовые открыли все двери повозок. Хен вжался спиной к решетке — его не заставят выйти даже боги. До ушей донеслись проклятья — остальные заключенные тоже не спешат расставаться с жизнью.

— Взгляните на них! Как они жалки! — надрывает глотку старик в капюшоне. — Только что их братья погибли во славу Баамона, а они цепляются за свое существование в этом мрачном и жестоком мире, тогда как там, в посмертии, их ждут великие блага! Их трусость плотно въелась в душу! Им наплевать на наши страдания!

В повозке Болтуна цаплеголовый вытащил из поясных ножен длинный кинжал. Медленно, но уверенно шагнул внутрь. Нет сомнений — в случае чего применит. Хен сжался. С дыркой в боку или нет, но его выведут отсюда, а поэтому не стоит лишний раз злить надзирателей. Но с другой стороны, его ведут на убой…