Парадигма

Пришлось приложить неимоверные усилия, дабы не дать страху и панике затуманить разум.

Между тем, жрец подошел к первым рядам воинов и принялся расхаживать туда-сюда. Нос забил тяжелый смрад давно немытого тела.

— Думаю, вы согласитесь: если даже бог понес наказание за нарушение священных эдиктов, то и простого смертного не минует кара! Наверняка многие из вас поняли, к чему я веду! В последнее время в нашей великой армии стала расползаться мерзкая зараза воровства! И распространяется она не только среди зеленых новобранцев, еще не вкушавших битвы, но и среди ветеранов! Непозволительно! Мерзко! Богопротивно! Украсть священный колокол! На такое не способен славный житель великой Геткормеи!

Воины вдалеке расступились, и на равнину вышел царь в окружении личной гвардии и эвпатридов, чьи лица скрывают золотые маски. Он медленно прошествовал к расставленным деревянным истуканам. Золотистый ореол колдовского света над его богоподобной фигурой разгорелся сильнее, принялся выстреливать яркими энергетическими щупальцами.

Показались Золотые Посохи, в абсолютном молчании выстроились за спиной царя. Татуированные и те, чью кожу не пятнали колдовские чернила, уставились на новобранцев и ветеранов.

— Кара неминуемо настигнет, — продолжил вещать жрец. — Вопрос лишь в том — кто именно пострадает? Виновный или невиновный? А есть ли разница? Богам нужна кровь! Нарушение эдикта искупается жертвами! А потому нашим единоличным Владыкой, исполнителем священной воли великого Баамона в этом мире, было принято решение: наказать десятерых солдат. Жребий падет случайно. Возможно, за чужие проступки станут отвечать те, кто ничего не крал! Но это неважно. Их смерть послужит уроком для остальных. Вы все позабыли своих отцов!

Шедшие позади него священнослужители вдруг направились вдоль рядов солдат. В их руках застучали костяные ожерелья. По армии пронеслись едва слышные шепотки. Многие обеспокоенно замотали головами; у кого-то из груди вырвался нервный смешок.

— Хен, давай поменяемся местами, пока никто не видит, — сказал Вырви Глаз.

— Не успеем. Да и заметят. Проблем не оберемся.

— Не будь дураком!

— Нет.

Показался жрец в капюшоне.

При каждом шаге его металлические наплечники, украшенные длинными острыми иглами, раздражающе бряцают и скрипят. Слабые порывы ветра открывают полы плаща. Священнослужитель болезненно худ: лицо осунувшееся, кожа обтягивает скулы столь сильно, будто вот-вот порвет, как старый пергамент. От тощей, измученной фигуры веет чем-то тяжелым, ненастоящим, противоестественным. Взгляд притягивают скрюченные пальцы, медленно перебирающие костяшки ожерелья.

Наконец, жрец остановился напротив Хена, задумчиво уставился на него, оглядывая с ног до головы. На его губах появился намек на улыбку, затянутые бельмами глаза недобро блеснули.

Время будто остановилось; ребята, лагерь, шатровый городок, царь и эвпатриды исчезли, стерлись. Остались только они двое. Звуки стихли, сменились абсолютной тишиной. Если напрячь слух, если заставить себя прогнать животный страх, если опустить взор и смотреть себе под ноги, то слышно — это невозможно! нереально! — как стучат два сердца. Одно часто, тяжело, беспокойно, как у пойманного в силки зайца, другое — медленно и редко…

Наконец, жрец поднял руку и надел костяное ожерелье на голову Болтуна.

Словно с другой части света донесся голос Мирта:

— Послушайте, это ошибка, вы не можете просто так взять и выбрать случайного…

Однако его никто не слушает, слова повисают в воздухе бессмысленным набором звуков. Тщетно. Выбор сделан. Больше ничего не изменишь. На плечо легла ледяная ладонь, пронзила черным холодом тело, живот скрутило, и Хен против воли направился вслед за священнослужителем.

* * *

Металлические прутья решетки на солнцепеке раскалились, пышут жаром. Положишь руку на них — обожжешься, кожа покроется волдырями. Поэтому ничего не остается, как лежать в центре клетки. Спасительных теней нет, лучи испепеляют с утра до позднего вечера.

Другие заключенные изнывают на жаре в соседних повозках. От зноя воздух вокруг их стальных клеток дрожит.

Больше никто из бывших солдат не пытается встать и позвать на помощь. В первые дни все они хотели освободиться — голыми руками пытались вытянуть прутья решеток, били по ним ногами, наваливались плечами. Всё бесполезно. Потом стали молить о пощаде, рыдали, пуская слюни и сопли, точно дети. Жрецы не обращали на них никакого внимания.

Лагерь, вот он — в нескольких шагах: чернеет шатрами, шумит тысячами голосов, звуками наковален и звоном доспехов. Такой одновременно близкий и бесконечно далекий.

Хен лег на спину, раскинул руки и ноги, уставился в решетчатое небо.

Появилась тоска, словно склизкая жаба из глубин болотистой воды. Грудную клетку сдавило. Нечестно! Несправедливо! Вот так глупо попасть в неприятности! Не в тот момент, когда он крал колдовской посох, а на обычном построении!