Пансион благородных девиц

– В этой комнате вся наша семья словно оживает, – сказала Кларисса, горящими от восхищения глазами рассматривая портреты в галерее.

– Меня очень впечатлил этот портрет, – Генри подошел к полотну, на котором была изображена женщина, очень похожая на его избранницу.

– О да, Оливия…

– Оливия? – удивился он.

– Да, Генри, – сказала Кларисса, глядя на портрет, – в нашей семье принято давать детям имена в честь родственников. Твоя невеста была названа в честь этой Оливии и, никак по проведению, оказалась так сильно похожа на нее.

– Кем она ей приходится?

Это старшая сестра моей бабки, то есть Оливии она приходится троюродной прапрабабкой, – ответила Кларисса.

– Приходилась, – поправила ее Оливия, что лениво сидела на маленьком диванчике, продолжая пить кофе, – приходилась, тетя.

– Да, приходилась…

– Как же все сложно и запутанно, однако – поразительное сходство, – снова восхитился Генри.

– Да, разница лишь в том, что Оливии на портрете – ей около сорока лет, а твоя Оливия юна и свежа и излучает собой красоту и молодость!

– Тетя Кларисса, – прекрати, – буркнула девушка, ставя пустую чашку на блюдце, – а ни то я решу, что ты мне завидуешь!

– Конечно, родная моя, я отчасти завидую тебе, – улыбнулась Кларисса, – но, ты же знаешь, ничего злого моя зависть не несет. Глядя на тебя, во мне оживают миллионы воспоминаний о былом времени…

– Я уверен, что не запомню каждого вашего предка, что изображены здесь, – рассмеялся Генри, – но, раз в вашей семье принято называть в честь родственников, я жажду увидеть на портрете Клариссу первую!

На лице женщины появилась осторожная, печальная улыбка.

– Да, есть такой портрет, – сказала она и сделала несколько шагов. – Вот…

Она остановилась у портрета молодой девушки, которой на вид было не больше семнадцати-восемнадцати лет. На ней было синее платье с открытыми плечами и декольте, по краю которого лежали темные цветы. На тонкой, белой шее висело изящное ожерелье с мелкими блестящими камнями. Улыбка была милой и невинной, щеки румяны, глаза голубые. Часть желтых, как солома, волос была подобрана золотым гребнем на макушке, а длинный, вьющийся локон спускался по левому плечу и лежал на груди девушки.

– Она прекрасна, – завороженно сказал Генри.

Кларисса довольно улыбнулась, а Оливия наконец встала с дивана.

– Эй, милый мой, – сказала она, – мне что, пора начинать ревновать?

Генри рассмеялся.

– Думаю, нет смысла даже начинать, – ответил он. – Если я не ошибаюсь, холсту не менее двух сотен лет. Я прав? – спросил он, казалось, сам у себя, принявшись искать внизу картины подпись автора и дату написания.

– 1867 год, – заявила Кларисса.

– Кто автор?

– Инициалов здесь ты не увидишь, – сказала женщина, – они на обороте холста. Но и имя тебе не будет знакомым. Портрет написан мужем Клариссы.

– В таком юном возрасте?

– Ее выдали замуж в шестнадцать лет, – ответила Кларисса. – Он был на пятнадцать лет старше, но очень любил жену. У них родилась дочь… Это была красивая семья. Увы, Кларисса пережила и мужа, и дочь, оставив после себя лишь портрет…

Кларисса печально взглянула на портрет девочки лет десяти-одиннадцати.

– Это – дочь Клариссы, – сказала она.

– А как ее…

– Элиза, – ответила женщина, не дослушав вопрос. – Ее звали Элиза.

– Красивая и печальная история, – сказал Генри. – В этих холстах, – он отошел немного дальше, – я узнаю ту же руку, что написала портреты Клариссы и Элизы.

– Да, их тоже написал Чарльз, муж Клариссы. Это ее две младшие сестры и их мать, его теща.

На трех портретах были изображены две маленькие девочки возрастом до десяти лет и женщина, которая выглядела именно так, как должна была выглядеть в то время хозяйка такого богатого имения: статная осанка, властный взгляд, черное бархатное платье, каштановы волосы с золотым отливом, подобранные в вышитую золотом сетку, на пальце перстень с красным камнем. И…

– Это черная такка? – удивленно сказал Генри. – У нее в руках черная такка?

– Ты наблюдательный, – улыбнулась Кларисса. – Да, это она. Эту женщину звали Абигейл Дункан. Она много путешествовала и впервые привезла такку на эту землю больше ста пятидесяти лет назад. Для цветка была построена оранжерея. До наших дней она, к сожалению, не сохранилась, но традиция растить черную такку – летучую мышь – осталась.

– Я же говорила, что о тех, кто здесь изображен, больше расскажет тетя, чем я, – Оливия встала на носочки, чтобы положить свой подбородок на плечо Генри. – Тетя, только ты не переусердствуй. А то ему станет скучно и он сбежит!

– Мне очень интересно, правда, – улыбнулся Генри и поцеловал Оливию в нос.

– Это все, – Оливия обвила рукой вдоль стены, завешанной позолоченными рамами, – мои предки. И я тысячи раз слушала все то, что тебе только что рассказала Кларисса. И даже больше.

– Но, судя по всему, не очень внимательно, – улыбнулась женщина.

Над ними раздался стук.

– А что это? Это на крыс уже непохоже, – сказал Генри.

– Дом… – снова печально улыбнулась Кларисса.

– Но дом не может быть живым, – возразил парень.

– Этот дом может все. И поверь мне, Генри Харрис, он живой.