Пандем

Арина Каманина любила своё утро. В восемь часов заводил песню будильник – негромкую, осторожную, прогоняющую сон моментально и напрочь. В восемь сорок она выходила из физкабинки голая, мокрая, горячая, ни о чём не думающая, кроме предстоящего завтрака с чашкой горячего тоника.

В девять ноль девять она открывала дверь беседки и ровно в десять минут десятого усаживалась перед железным зеркалом в серебряной раме. Сегодня, впрочем, она пришла на минуту раньше; села, положив подбородок на сплетённые пальцы, глядя на собственное отражение.

Для женщины на пороге пятидесятилетия она выглядела, пожалуй, идеально. Овал лица почти не изменился. Веки оставались упругими. Редкая седина в светло-русых волосах не старила, скорее, придавала шарм. Арина могла бы родить ребёнка, если бы захотела.

– Доброе утро, Пан.

Зеркало потемнело. Вместо Арины в нём отразился Пандем – иногда ей казалось, что он такой же, каким был и пятнадцать, и двадцать, и двадцать пять лет назад. А иногда – что он изменился; во всяком случае, если бы отражавшийся в зеркале был человеком, она не могла бы определить его возраст.

Пандем кивнул. Ничего не сказал в ответ; это не была грубость. Арина откуда-то знала, что их утренние встречи – короткие – столь же много значат для него, как и для неё. Может быть поэтому они говорили всегда мало.

Сперва она не верила, что Пандем приведёт в действие свой план насчёт беседок. Потом злилась. Потом впадала в отчаяние. Потом успокаивалась, поддаваясь на уговоры Пандема.

Потом – когда Пандем был уже только в беседках – она ничего не могла делать, ездила по городу внешне бесцельно, а на самом деле от беседки к беседке. Она прошла их все. И в каждой проводила не меньше часа; Пандем не упрекал её и не стыдил, он прекрасно понимал, что это пройдёт.

И прошло. Арина устала. А потом – привыкла.

Она могла бы сказать: Пан, мне не хватает тебя. Я признаю твою правоту: общаться с тобой ежесекундно я не должна, не могу, у меня атрофируется желание – и возможность – принимать решения, вообще чего-то хотеть… В моей теперешней жизни есть свои преимущества. Во всяком случае, каждое утро я просыпаюсь, зная, что увижу тебя через час и десять минут. И каждый вечер я засыпаю, зная, что ты со мной всегда и что ты думаешь обо мне. И, в конце концов, я всё равно говорю с тобой – по привычке – хотя ты мне не отвечаешь.

…Ты боялся, что я разучусь жить с людьми? Смешно, Пан, с ними просто. Иногда слишком просто. Кроме того, во мне никто не нуждается. Во всём мире. Дети? Витальке двадцать пять, он ровесник твоего прихода… Ромке восемнадцать. Но Виталька хоть звонит иногда… Внуков нет… Оба не торопятся, зачем им это – семья, дети… Пан, знаешь, что мне кажется? Мне кажется, ты испугался собственного предназначения. Ты отступил от нас в угоду призраку, в угоду тени, видимой тебе одному.

А я нуждаюсь в тебе ежечасно. Я человек диалога. Вот люди монолога, такие как Алекс, например, вполне могли бы общаться с тобой только в беседках. Ещё эти беседки можно было бы построить на высоких гладких столбах, например… Чтобы, добиваясь твоего общества, они совершали столь милые их сердцу усилия – на грани возможного…

– Всегда с тобой, – сказал Пандем из глубины зеркала.

Арина улыбнулась. Кивнула.

– Может быть, Ким? – спросил Пандем снова – как показалось Арине, не очень уверенно.

Арина покачала головой:

– Я слишком ценю Кима, чтобы просто так жить с ним бок о бок. Отношения между мужчиной и женщиной предполагают некую разность потенциалов… Направленное действие – завоевание, например. Попытка дотянуться. Или, наоборот, опека… попытка подтянуть к себе… Пан, мне совершенно не нужен один мужчина рядом. Каждый день я вижу много мужчин, любой из них устраивает меня как собеседник. Голая физиология – не причина, извини, чтобы поступать наперекор собственной природе, гормональные проблемы решаются иначе… Может быть, ради интереса переселиться, пожить в чужом слое? Ощутить себя чужачкой, испытать одиночество, сбить коленки в поисках понимания?

– Ты, кажется, только что иронизировала насчёт голых столбов и усилий на грани возможного…

– Ты прав.

– Спроси себя – зачем я тебе нужен?

– Что за странную, извращённую привычку ты пытаешься мне скормить… Какой смысл говорить с собой? Спрашивать, заранее зная ответ? А не зная ответа – зачем спрашивать?

– Это вполне человеческая привычка – разговаривать с собой. Задавать вопросы.

– Ты намекаешь, что я на вполне человек?

– Ты знаешь, на что я намекаю.

– Я симбионт, – Арина подняла руки, убрала с плеч волосы. – Мне нравится быть твоим симбионтом, Пан. Ты – мой мир, упорядоченный, устойчивый, доброжелательный мир, от которого я не намерена отказываться ни под каким предлогом… В конце концов, я плачу тебе любовью за любовь – что в этом странного?

* * *

– Ма, я хочу пожить в красном слое, – голос Юльки транслировался специальным устройством во внутреннее ухо Виктории Викторовны. – С пацанами едем через полчаса.

– Ты никуда не поедешь, пока я не поговорю с Пандемом, – привычно отозвалась Вика.