Раньше он пытался спорить с Пандемом… Спор с Пандемом – игра в одни ворота. Нет зрителей, к которым можно апеллировать, ради которых можно устраивать «корриду». Это был один из первых его проектов – вызвать Пандема на своего рода телемост, пусть он будет на экране, пусть часть зрителей сидят в студии, а часть – дома, у телевизоров…
Пандем сказал тогда: я говорю с каждым отдельно. Зачем мне светиться на большом экране, если я и без того в каждом из вас? Тогда Алекс сделал сюжет, в котором пытался поймать Пандема на противоречиях, на лжи; он опросил сотни людей…
Если бы Пандем уничтожил запись! Алекс втайне мечтал об этом. То был бы знак, первый знак того, что чудовище уязвимо. Но – программу смонтировали, миллионы людей посмотрели её… Ну и что?
Домишко стоял на отшибе.
Алекс вышел, чтобы открыть ворота. Завёл «ездилку» во двор (гаража не было, прежние обитатели домишки из машин признавали только трактор). Перед домом имелось «образцовое» хозяйство – длинные грядки овощей, худо-бедно притерпевшихся к неизбежным сорнякам; Алекс, выросший в каменном мешке и ненавидевший запах огорода, высаживал их каждый год – на семена, на рассаду, на развод. Чтобы было.
Он протопил печку – это был единственный процесс в его «дачном» хозяйстве, который доставлял ему хоть какое-то удовольствие. Вытащил из багажника компьютер, уселся на завалинке, положил машинку на колени.
Их разговор с Пандемом длился много лет. Кое-кто придумывает себе «молельни» и «беседки», чтобы разговаривать с Пандемом без помех и отвлечений – Алекс всегда едко издевался над такими людьми. А сам (и это сложилось как-то незаметно, само по себе) приезжал в своё убежище, в кусочек мира-без-Пандема именно тогда, когда приходило время серьёзно поработать, поразмыслить… Или поговорить с врагом.
Монитор осветился, но вместо приглашения к работе Алекс увидел Пандема. Тот смотрел, чуть улыбаясь, как взрослый на ребёнка. Нет – как взрослый на подростка, вечного бунтаря, который через годик-два
– Поздравляю, – сказал Пандем. – На твоём месте я бы чуть больше озаботился счастьем единственного сына.
– Заткнись, – Алекс поднял глаза. За маленьким садом из трёх бесплодных яблонь садилось солнце. Сверху закат был приплюснут, будто крышкой, плотной серой тучей, и щель между краем тучи и горизонтом светилась, как ясная лампа в конце сумрачного коридора.
– Всё
Пандем улыбнулся шире – и исчез, уступая место картинке рабочего стола; Алекс раскрыл каталог с сюжетами, помеченный «211», и уже через минуту забыл о красотах заката.
– …Да, это моё сокровенное право, – говорил, приветливо глядя с экрана, интеллигентный парень лет двадцати. – Я не понимаю, с какой радости мне смотреть это скучное кино ещё шестьдесят лет… Это в лучшем случае! А то и семьдесят! Чёрт, мне не надо никакой эвтаназии, я хочу спокойно полетать с крыши! Никто не отвечает за меня, я совершеннолетний, какого чёрта эта тварь мною помыкает?!
– Когда вы решили свести счёты с жизнью? – спросил закадровый голос Алекса.
– Год назад, – парень вздохнул. – Правда, мысли были раньше… С детства. Мне скучно жить, понимаете? Мне лень каждое утро просыпаться, я хочу отдохнуть, в конце концов…
– Возможно, вы пережили личную трагедию?
Парень махнул рукой:
– Да нет, дело прошлое… В самом деле не стоит об этом. Миллионы баб каждый день обманывают миллионы мужиков… Они же в конкурентной борьбе друг с другом, как в джунглях, им надо хвалиться шмотками, мужьями, детьми… Не в этом дело. Почему мне нельзя умереть? Если это касается меня, только меня, если это никого больше не ущемляет?
Камера отъехала назад, рядом с парнем обнаружился Алекс; обернувшись к зрителям, он медленно снял тёмные очки, посмотрел прямо в камеру – пристально и немного устало:
– Сейчас вы можете задать этот вопрос Пандему. Каждый из вас может спросить – почему Данилу нельзя уйти из жизни, если это только его дело. Только его, взрослого дееспособного человека. Мы ждём ваших звонков – что ответил вам Пандем? Что вы сами думаете по этому поводу?
Алекс нажал на «стоп». Запись была двухлетней давности; дальше действительно следовали звонки, какая-то женщина спрашивала, есть ли у Данила родственники, где его родители, где его друзья… Но Алекс серьёзно готовил программу – из нескольких несостоявшихся самоубийц выбрал Данила именно потому, что родители его умерли, близких родственников не было и друзей не предполагалось. Какая-то девушка обругала Данила козлом, инфантилом и бездарностью. Какой-то старичок рекомендовал парню жить дальше, а там, глядишь, и вкус к жизни проснётся; среди этих пресных звонков – половы и шняги – иногда проблескивало подобие интеллекта: кто-то произнёс слово «необратимо», кто-то рассуждал о сакральной сущности жизни, об абсолютных ценностях, которые скрепляют общество, и что общественные ценности всегда стоят выше личных, и так далее, ля-ля, тополя.