Паладин душ

Но что за занятие? Исцеление? Но если и так, то простым поцелуем результата не добиться. Похоже, при первой попытке она что-то упустила, что-то, что лежит на поверхности. Что-то неуловимое. Важное. Или скрытое? Но для второй попытки ей может не хватить смелости. Она пожелала, чтобы в следующий раз бог выражался яснее, но потом спохватилась и взяла желание обратно.

Но если ситуация и так настолько плачевна, то сможет ли она усугубить ее еще больше? Может, здесь она оказалась по тем же причинам, по каким молодые целители пробуют новые методики и лекарства на безнадежных больных? И поэтому они не виноваты в своих – чаще всего неизбежных – неудачах.

«Умирающий в Порифорсе есть».

Эта туго закрученная домашняя трагедия – всего лишь случай из практики. Два брата, бесплодная жена, замок… возможно, решение вовсе не за пределами ее возможностей. Это не вопрос будущего целого королевства или судьбы всего мира. Не то, ради чего боги призвали ее на службу в первый раз.

«Но зачем в ответ на молитвы послать именно меня, если ты отлично знаешь, что без тебя я сделать ничего не смогу?»

Из этого можно было вывести очевидную мысль.

«Если я не откроюсь тебе, то ты не сможешь поднять даже лист. Если ты не вольешься в меня, я не смогу сделать… что?»

Станут ли ворота для вылазки проходом или, наоборот, препятствием, зависит не от того, из чего они сделаны, а в каком положении находятся. Свободная воля двери. Все двери открываются в двух направлениях. Она не могла быть уверена, что, приоткрыв врата своей замкнутости и выглянув наружу, ей все же удастся удержать крепость.

«Но я не вижу…»

Она по очереди прокляла богов в пяти стихах, в этакой злостной пародии на детскую молитву перед сном, перекатилась на бок и накрыла голову подушкой.

«Я не сопротивляюсь. Я уклоняюсь».

Если какой-нибудь бог и проник в ее сны, то Иста, раскрыв глаза посреди ночи, об этом не помнила. Невзирая на все призраки, бередившие ей ум, тело требовало свое. Она вздохнула, спустила ноги с кровати и пошла приоткрыть тяжелую деревянную ставню, чтобы впустить немного света. Судя по серебряному блеску ущербной луны, сейчас около полуночи, решила она. Ночь была тихой и ясной. Иста нашарила под кроватью ночной горшок.

Закончив, она со звоном водворила крышку на место, нахмурилась тому, каким громким показался этот звук в окружающей тишине, и задвинула емкость обратно. Иста вернулась к окну, собираясь закрыть ставни.

Шорох крадущихся шагов послышался со двора, а потом быстро метнулся вверх по ступеням. Иста задержала дыхание, глядя через металлический узор решетки. Снова Катти, вся в мягких, словно светящихся шелках, точно вода обтекающих ее тело в такт его движениям в свете луны. Девчонка так может простудиться.

В этот раз у нее не было в руках кувшина с козьим молоком. С ней даже не было свечи. Иста не могла разглядеть, прижимала ли она к груди какой-то крошечный, но гораздо более опасный пузырек, или просто придерживала легкое платье.

Марчесса тихо приоткрыла дверь в комнату лорда Иллвина и исчезла внутри.

Иста стояла у окна и смотрела в темноту, вцепившись руками в холодную металлическую листву.

«Хорошо. Ты победил. Я больше не выдержу».

Скрежеща зубами, Иста порылась в своей одежде, теперь аккуратно развешанной по крючкам вдоль стены, вытащила черный шелковый халат и накинула его поверх бледной ночной рубашки. Ей не хотелось будить Лисс, в потемках пробираясь через внешнюю комнату к двери. А окно открывается? Сначала она не была уверена, что железный прут, придерживающий решетку, удастся вытащить из каменного паза, но после некоторых усилий он поддался. Решетка распахнулась наружу. Иста подтянулась к подоконнику и перекинула через него ноги.

Босые ступни рейны создавали меньше шума, скользя по доскам галереи, чем туфельки Катти. Заметив, что под дверью темной комнаты напротив не появилась полоска оранжевого света, Иста совсем не удивилась, обнаружив, что внутренние ставни окна Иллвина тоже открыты навстречу лунному свету. Но для Исты, прижавшейся к краю извилистых металлических лоз, увивающих окно, Катти была лишь едва различимой тенью, двигающейся среди еще более темных теней, шорохом, дыханием, скрипом досок слабее мышиного писка.

Отметина на лбу Исты горела, как свежий ожог.

«Темно хоть глаз выколи. Я хочу видеть».

Внутри комнаты затрещала ткань.

Иста сглотнула или по крайней мере попыталась. И стала молиться на свой лад: возносить молитвы в ярости – точно так же, как это делают это в песне или труде. Если молитвы идут от сердца, утверждали служители, боги их обязательно услышат. А сердце Исты кипело.

«Я отказалась от зрения, как от внутреннего, так и от внешнего. Я не младенец, не девственница, не скромная жена, страшащаяся оскорбить. Мои глаза не принадлежат никому, кроме меня. Если у меня не хватит смелости смотреть на мир, добрый или злой, прекрасный или уродливый, любым зрением сейчас, то когда еще? Уже слишком поздно для невинности. Моя единственная надежда – болезненное утешение мудрости. Которая может перерасти знание.

Дай мне истинные глаза. Я хочу увидеть. Я должна знать.