Падает снег

Это действительно испытание, подумала я, прекращая плакать. Это действительно нужно перетерпеть. Это проверка на выносливость. Проверка на то, сумею ли я забыть то, что постоянно о себе напоминает и тянет на дно. Оглянусь ли я еще раз, убегая из горящего города, превращусь ли в соляной столб? И если я сумею забыть, это значит, я не так уж и хочу жить настоящим: бороться за Андреева, дружить с Лехой, знакомить Громовых с родителями… И я вдруг поняла, что мне не стоило из-за этого плакать. Это было неожиданно, неприятно, но не настолько, чтобы раскисать. Где-то там, в холодных стенах клиники нуждается в моей заботе и ласке Андреев, а я здесь реву из-за другого мужчины. Не пойдет.

– Не пойдет! – сказала я, сжимая кулаки, и поднялась.

Таня поднялась следом, придерживая меня за плечо. Я вытерла слезы кулаками, и словно бы вокруг меня расступились грозовые тучи. Когда вернулся Леха, я уже улыбалась, и он не стал спрашивать ни о чем, хотя и заметил, что глаза у меня немного покрасневшие. Отчитываться о том, что посадил Михаила на такси и благополучно отправил домой, он не стал – видно, не захотел лишний раз напоминать мне об этом, чтобы не огорчать. Славный он все-таки парень.

XXVIII

. Уголовник

«Приходи на свидание», – прочитала я в записке, которую мне передала при следующей встрече Комова. Прочитав, я вопросительно подняла на нее глаза. Надежда Платоновна чуть улыбнулась, но тут же стала серьезной. Она рассказала мне, что Максима перевели в одиночную камеру и теперь разрешают свидания. Мы можем видеться три раза в неделю, а также я могу носить ему передачки.

Наконец-то, подумала я про себя с облегчением, хотя бы есть теперь будет нормально, откормлю его обратно, а то совсем отощал. Но вслух я спросила:

– Как там он?

– Он в порядке. Тоже рад, что сможет с вами видеться.

– Значит, все-таки двадцать вторая?

Комова кивнула без особых эмоций.

– Не переживайте, все идет своим чередом. На днях станет известно дата, когда будет суд. Я сразу же сообщу вам. Скажите, Вера… кхм… мне неловко спрашивать, но все же. Это вы спровоцировали Андреева?

Я замерла.

– Получается, что да, от вас я этого скрывать не буду.

– Вы не переживайте. Привлекать вас никто не станет. Сам Максим Викторович никому и слова не говорил о причине своего внезапного бешенства. Не хочет, чтобы вы были замешаны. Но все же, как свидетель, хорошо знающий его, вам придется поучаствовать. Ничего страшного, просто дадите ему характеристику перед судьей, как и несколько его коллег. Я, конечно, не ханжа, и ничего не имею против отношений, когда один вдвое старше второго, однако не советовала бы вам упоминать о том, что вы находились в столь близких отношениях. На всякий случай. Судья – очень консервативная женщина, я ее знаю, и не стоит портить впечатление, которое у нее сложится об Андрееве, такими фактами. А впечатление нам предстоит создать хорошее и одновременно убедительное. Так что выступите как представитель студентов.

Я слушала ее и кивала. Она еще много говорила, но самое главное я услышала. Как представитель рабочего коллектива обвиняемого выступит, разумеется, Комов. Он на нашей стороне и с ним уже оговорено, что говорить и как себя вести.

Я спросила: «А что с теми людьми?» Комова ответила, что только двое из них написали заявления, так как все пятеро были изначально подкуплены молчать, а когда все раскрылось, писать ничего не стали. Почему так произошло – пока неизвестно, но есть вероятность, что так и останется до самого суда, и можно рассчитывать на то, что истцов будет двое, либо присутствовать будет кто-то один от лица всех. В любом случае, сказала Комова, договариваться с этими двумя решить дело без суда уже поздно, и надо готовить деньги на компенсации. А также приготовиться к сильному давлению со стороны родственников пострадавших.

Что касается судьбы самого Андреева, то, скорее всего, ему назначат курс лечения, который придется пройти, лежа в клинике Пишты, и даст бог, все ограничится штрафами и условным сроком. Вот это меня действительно порадовало несказанно. Лишь бы Максима выпустили, а там – лечение, штрафы, давления… какие, в сущности, мелочи! Все переживем, все заплатим, от всего полечимся.

***

Свидание по установленным правилам могло длиться полчаса – максимум. За дверью стоял конвоир, между мной и обвиняемым – стол и перегородка из прозрачной пластмассы. Помещение было небольшим, под потолком светилась грязная длинная лампа, засиженная мухами. Через хаотичные интервалы времени она мигала, озаряя тусклым светом серо-голубые стены.

Андреев сидел угрюмый, невеселый, в темно-синей простой форме без застежек и карманов, слегка небритый, с гладкими расчесанными волосами. Ладони он сплел в замок и положил на краешек стола, взгляд не отрывал от стертых наручниками запястий. Я села на стул, но он словно бы не заметил моего появления.

– Я поесть тебе принесла, Мак, – нарочито веселым тоном сказала я.

– Когда уже суд? – спросил Андреев сердито, поднимая глаза.